Нам выпала завидная и нелегкая участь — быть современниками Александра Солженицына. Огромный литературный талант, многообразие форм, в которых этот дар реализовывался, единство биографии и творчества, — все это делает Солженицына одной из самых ярких фигур в русской и мировой культуре ХХ века.

Обычно масштаб личности и таланта художника и мыслителя осознается не сразу, иногда — спустя десятилетия. Мы лишь сейчас начинаем понимать, что жили в одно время и на одной земле с Варламом Шаламовым и Василием Гроссманом. С Солженицыным было по-другому: в то ноябрьское утра 1962 года, когда читающая Россия впервые открыла одиннадцатую книжку "Нового мира", всем стало ясно, что начался новый этап в русской литературе.

В 1967, в письме к Съезду советских писателей, читающей публике открылся новый Солженицын: блестящий политический публицист, бескомпромиссный борец за гражданские свободы, прежде всего — за свободу мысли и слова. Правозащитники считали Солженицына своим; в течение нескольких лет в стране и в мире его рассматривали как диссидента №1. Но Солженицын не был только диссидентом: он умел совместить в себе политического борца с режимом и человека, мечтающего о прекращении двухвекового противостояния правительства и общества, о Великом Примирении российской власти и российской интеллигенции.

С середины 1970-х, своим "Письмом вождям Советского Союза", несколькими эссе, опубликованными в собранном им и его единомышленниками сборнике "Из-под глыб", статьями, написанными в изгнании, Солженицын заявляет о себе как об оригинальном и сильном политическом мыслителе. Его суровая критика механизмов современной демократии, секуляризации западного общества, других основ современной европейской цивилизации создали ему устойчивую репутацию "антизападника" и даже националиста. Но Солженицын, подобно его предшественнику Достоевскому, не вписывается в рамки этих определений. Его поиски "особого пути" для России были не чем иным, как искренней попыткой соединить то, что он считал русскими национальными ценностями, с христианской культурой Европы, продолжением духовных поисков российских религиозных философов конца XIX–начала XX века.

Ни мы, да и никто другой, не можем претендовать на то, чтобы сегодня, сейчас оценить значение интеллектуального наследия Солженицына-мыслителя. Об историософских взглядах, политической философии и публицистике Солженицына будут спорить еще много десятилетий. А, может быть, эти дискуссии, подобно спорам вокруг Достоевского и Толстого, будут длиться всегда, — по крайней мере, до тех пор, пока существует как социально-культурное явление сама российская интеллигенция. Однако, — независимо от отношения современников и потомков к общественно-политическим позициям Александра Исаевича, — та невероятная энергия, та яростная убежденность и тот литературный блеск, с которыми Солженицын формулировал и отстаивал свои взгляды, сами по себе делают его публицистику выдающимся явлением культуры.

Для нас, для Международного общества "Мемориал", огромное значение имеет труд Солженицына "Архипелаг ГУЛаг". В этом, по определению автора, "опыте художественного исследования" ему удалось совместить два ранее разделенных потока памяти о государственном терроре: непосредственный личный опыт свидетелей и жертв крупнейшей национальной катастрофы столетия, и попытки критического осмысления известных и вновь открывшихся исторических фактов. Основным итогом этой работы стало даже не столько новое знание о терроре, сколько обретение целостности исторического понимания. По существу, "Архипелаг ГУЛаг" — это титаническая попытка создать новое национальное историческое сознание, альтернативное лживой, полной умолчаний и фальсификаций, официальной версии советской истории.

На многие годы вперед, вплоть до последних лет перестройки, "Архипелаг ГУЛаг" стал одним из наиболее востребованных и наиболее преследуемых текстов Самиздата. Его изымали на обысках, за его чтение или хранение выгоняли с работы и отчисляли из вузов, за его распространение и размножение арестовывали и судили. Однако, несмотря на это, экземпляры зарубежных изданий тайно ввозились в СССР, а здесь книгу в сотнях экземпляров печатали фотоспособом, копировали на множительных аппаратах и перепечатывали на пишущих машинках.

На Западе "Архипелаг ГУЛаг" также произвел ошеломляющее впечатление как неопровержимое по достоверности свидетельство цены и итогов коммунистического эксперимента. Канцелярская аббревиатура названия "Главное Управление лагерей" стала метафорой, и слово "Гулаг" вошло во все словари мира как одно из обозначений понятия "гуманитарная катастрофа политического происхождения и национального или глобального масштаба".

С "Архипелага ГУЛаг" начинается новый этап в осмыслении отечественной истории ХХ века. Необходимость работы с прошлым во имя будущего стала очевидной для многих людей. Сначала такие люди насчитывались десятками, потом их стали сотни и тысячи. Попытки независимых исторических исследований в 1970-е, широкое общественное движение конца 1980-х, мемориальская работа, начавшаяся в 1990-е и продолжающаяся по сей день, — отправной точкой для всего этого был грандиозный "опыт художественного исследования", осуществленного Александром Солженицыным.

Теперь многие начнут говорить о "конце эпохи Солженицына". Мы категорически с этим не согласны. "Эпоха Солженицына", эпоха востановления исторической памяти, не кончается с его уходом.

Общество "Мемориал" [1]
Москва, 4 августа 2008 г.