Арсений Борисович Рогинский

Арсений РогинскийАрсений Борисович Рогинский родился 30.03.1946 года в г. Вельск Архангельской области. Отец - Борис Рогинский - ленинградский инженер, работавший на заводе "Электросила", в 1938 был репрессирован, после освобождения из лагеря отправлен в "вечную ссылку" на Север, где и родился Арсений. В 1951 Борис Рогинский был повторно арестован и погиб в заключении...

 

* * *

 

Арсений Рогинский

 

Арсений Рогинский в "Хронике текущих событий" (ХТС)

 

 

В 1956 семья Рогинских вернулась в Ленинград. В 1962-1968 Арсений Рогинский - студент историко-филологического факультета Тартуского университета, ученик профессора Ю.М. Лотмана. С 1965 публиковал статьи и документы по истории русского освободительного движения ХIX века.

 

 

Арсений Рогинский. 1962 г. Арсений Рогинский.1964 г.
Сергей Дедюлин, Арсений Рогинский, Александр Добкин. 1977 г. Арсений Рогинский, Дита Райко, Юрий Шмидт, Александр Даниэль, Лариса Богораз, Валерий Сажин, Сергей Дедюлин, Борис Митяшин. 1976 г.
Арсений Рогинский в лагере.1983 г. С мамой, после возвращения из лагеря. Усть-Нарва, 1985 г.
Вячеслав Игрунов, Михаил Гефтер, Арсений Рогинский.
У гроба Андрея Дмитриевича Сахарова. Второй справа – Арсений Рогинский. 17 декабря 1989 г. Никита Охотин, Елена Жемкова, Алексей Коротаев, Арсений Рогинский. 1993 г.
Арсений Рогинский. 1994 г. Слева направо: Арсений Рогинский, Светлана Ганнушкина, Татьяна Касаткина, Мери Маколи, Галина Бодрова, Андрей Блинушов, Александр Даниэль
Арсений Рогинский Юлия Середа, Иосиф Дядькин, Арсений Рогинский

 

В 1968-1981 Арсений Рогинский жил в Ленинграде. Работал библиографом в Публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, затем преподавателем русского языка и литературы в вечерних школах.

Одновременно продолжал историко-исследовательскую деятельность, обнаружил и опубликовал несколько важных документов, касающихся народовольческого периода в российском революционном движении. Постепенно область научных интересов Р. расширялась, а ее центр тяжести смещался в сторону истории России в XX веке.

В диссидентскую и околодиссидентскую среду, со многими представителями которой Арсений Рогинский сблизился еще в период учебы в Тартуском университете, он вышел с собственными темами, которые позднее обозначил как "необходимость возвращения исторической памяти" и "воссоздание независимой исторической науки".

Первая тема присутствовала в деятельности многих диссидентов еще в 1960-е (Рой МЕДВЕДЕВ, Петр ГРИГОРЕНКО, Марк ПОПОВСКИЙ и ряд других); Рогинский, однако, предложил решать ее не только в публицистическом, но и в академическом ключе, привнести в освоение "белых пятен" советской истории научный профессионализм.

Эту идею он и его друзья попытались осуществить, основав первый самиздатский исторический сборник "Память", составлением и редактированием которого он руководил в 1975-1981. "Редакция считает своим долгом спасать от забвения все обреченные ныне на гибель, на исчезновение исторические факты и имена, и прежде всего имена погибших, затравленных, оклеветанных, судьбы семей, разбитых или уничтоженных поголовно; а также и имена тех, кто казнил, шельмовал, доносил <…> наиболее важным здесь для нас является извлечение исторического факта из небытия, спасение его от забвения и введение в оборот - научный и общественный" (из предисловия к первому выпуску сборника "Память").

4.02.1977 на квартире Арсения Рогинского был проведен обыск. 16.06.1977 Рогинскому вынесли предупреждение по Указу ПВС СССР от 25.12.1972 (подписать предупреждение он отказался). После повторного обыска (6.03.1979) был по требованию КГБ уволен из школы, в которой работал.

В 1979-1981, чтобы избежать обвинения в "тунеядстве", Арсений Рогинский оформился на службу в качестве литературного секретаря (эту возможность предоставили ему друзья-гуманитарии - писательница Н.Г. Долинина и профессор Я.С. Лурье).

В апреле 1981 Рогинскому было настоятельно предложено эмигрировать из СССР, однако заявление о выезде он не подал. В июне 1981 был лишен доступа в Публичную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина "за публикацию документов в зарубежном антисоветском издании" (то есть в "Памяти", переиздававшейся на Западе).

12.08.1981 Арсений Рогинский по указанию органов КГБ был арестован и обвинен в "подделке документов" (имелись в виду так называемые "отношения" - письма из официальных научных учреждений, без которых исследователь не мог получить доступ к архивным материалам; Рогинского обвинили в том, что он предъявлял в архивах отношения с поддельными подписями).

Отказался давать следствию какие-либо пояснения по этому поводу, заявив, что считает неправомерной саму практику ограничения доступа к историческим документам; эту же точку зрения отстаивал в своем последнем слове на суде.

В защиту Арсения Рогинскго выступили ряд литераторов (в том числе В. Каверин, Е. Евтушенко, М. Рощин); на судебном процессе показания в его пользу дали известные историки и литературоведы: Б.Ф. Егоров, Я.С. Лурье, В.В. Пугачев.

Тем не менее 4.12.1981 народный суд Октябрьского района г. Ленинграда приговорил Арсения Рогинского к четырем годам лишения свободы - максимальной мере наказания по данной статье.

Отбывал срок в лагерях Коми АССР, Мурманской и Кировской областей.

После освобождения (август 1985) возобновил научную работу; ряд его исследований, написанных до ареста, был опубликован под псевдонимами в исторических сборниках "Минувшее" (Париж, 1986 - М., 1998).

Составитель и автор примечаний (вместе с Дмитрием Зубаревым) сборника "Воспоминания крестьян-толстовцев. 1910-е - 1930-е годы" (М., 1989). Редактор-составитель исторических сборников "Звенья" (Вып. 1. М., 1990, совм. с Никитой Охотиным; Вып. 2. М.;СПб, 1992, совм. с Александром Добкиным).

В 1988-1989 стал одним из основателей историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества "Мемориал", руководил его научными программами.

В 1990 по инициативе Арсения Рогинского был основан Научно-информационный и просветительский центр "Мемориал" (в 1996 избран его председателем). Член правления Российского и председатель правления Международного обществ "Мемориал".

В 1990-1993 - эксперт Комитета Верховного Совета Российской Федерации по правам человека, в 1991-1993 - эксперт Комиссии Верховного Совета по передаче архивов КПСС и КГБ на государственное хранение и Комиссии Верховного Совета РФ по реабилитации жертв политических репрессий. В 1992 - эксперт Конституционного Суда РФ по "делу КПСС".

В начале 90-х годов - член правления Института "Открытое общество" (Россия), член редколлегий журналов "Звезда" и "Открытая политика".

В 1992 полностью реабилитирован. Живет в Москве.

Биографическую справку подготовили Д.И. Зубарев, А.А. Резникова

 

 

Арсений Рогинский Арсений Рогинский
Арсений Рогинский Вячеслав Бахмин, Вера Лашкова, Арсений Рогинский
Арсений Рогинский с супругой Екатериной Великановой Арсений Рогинский
Арсений Рогинский Андрей Блинушов, Арсений Рогинский
Арсений Рогинский Арсений Рогинский
Арсений Рогинский Арсений Рогинский, Елена Жемкова, Олег Орлов

 


 

 

 

Из интервью А. Рогинского

<…>

В Тартусском университете я встретил своего наставника, тогда сорокалетнего профессора Юрия Лотмана. Он был замечательным специалистом по истории русской общественной мысли, по литературе 18-19 веков, и его блестящие лекции надолго определили мои интересы.

Вместе с моим товарищем Гариком Суперфином, приехавшим в Тарту из Москвы, мы уговорили Лотмана организовать спецсеминар, посвященный мемуаристике. Там я понял, что мемуары - это не только свидетельство об эпохе или авторе, но и, прежде всего, художественный текст, выстроенный по определенным жанровым законам.

Я увлеченно штудировал интересующие меня предметы, корпел над Карамзиным, занимался декабристами.

<…>

Когда мой учитель Лотман занялся теорией литературы, кино, искусства (именно тем, что вскоре принесло ему мировую славу), я решил, что не последую за ним. Меня интересовало, не "как это сделано", а как жили люди, о чем думали - социальный и психологический аспекты истории. И еще мне хотелось восстанавливать утраченные судьбы. Я тогда прокламировал: эпоха глубже всего выражается не в великих, не в лидерах, а в средних интеллигентах. То есть изучать надо второстепенных поэтов пушкинской эпохи и декабристов второго эшелона, память о которых почти уже стерлась. Не Бог весть какая глубокая мысль, но для меня она была тогда (и с модификациями потом) очень важной. К тому времени я уже попал в зависимость от наркотика архивов, где по крошкам собирал мелкие факты биографий таких людей.

Когда я в первый раз вошел в архив, у меня забилось сердце; я почувствовал беспокойство, которое сопутствует мне уже 35 лет, всегда, когда я приближаюсь к документу.

К окончанию университета у меня были, казалось, все данные, чтобы остаться в академической науке: репутация многообещающего ученого, несколько опубликованных статей. Однако сложилось иначе.

<…>

Когда я уже после учебы жил в Ленинграде, Наташа [Горбаневская] через кого-то прислала мне номер "Хроники текущих событий". Он мне понравился. "Хроника", как я ее понимал, служила идее спасения памяти. Эта идея "Хроники" оказала на меня куда большее воздействие, чем те трагические сведения, которые ее наполняли. Периодически я с ней сотрудничал - собирал информацию, а когда до меня доходил номер - старался его размножить.

 

 

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ
ВЫПУСК СОРОК ПЯТЫЙ

25 мая 1977г.

*****

4 февраля, на следующий день после ареста ГИНЗБУРГА, по его делу был проведен обыск в Ленинграде у филолога Арсения Борисовича РОГИНСКОГО, а также на квартире его тещи

Ю.А.ФРУМКИНОЙ. Обыск проводили сотрудники Ленинградского УКГБ по поручению из Калуги. У РОГИНСКОГО были изъяты 42-й и 43-й номера "Хроники", "Котлован" Андрея ПЛАТОНОВА, два тома воспоминаний Н.Я.МАНДЕЛЬШТАМ. У Ю.А.ФРУМКИНОЙ не изъяли ничего. В поисках валюты и сертификатов вскрывали радиоприемники и телевизор.

Через несколько дней после обыска РОГИНСКОГО и его жену Наталью ФРУМКИНУ вызвали на допрос. Спрашивали, знакомы ли они с А.ГИНЗБУРГОМ и его женой. Оба ответили отрицательно. Дальнейшие вопросы касались изъятых на обыске материалов.

*****

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ
ВЫПУСК СОРОК ШЕСТОЙ

15 августа 1977г.

Отказ от показаний

С 13 по 23 мая 1977г. сотрудники Ленинградского УКГБ майор В.А.ИЛЬИН и ст. лейтенант М.В.БАРАНОВ провели ряд "бесед" с Александром ЛЯХОВЫМ. В этом году ЛЯХОВ заканчивал вечернее отделение филологического факультета МГУ, должен был 17 мая защищать диплом. Работал он фотографом в лаборатории фонетики на том же факультете, был членом КПСС.

Первая беседа длилась 14 часов. БАРАНОВ и ИЛЬИН сообщили ЛЯХОВУ, что им известно, что он в течение длительного времени микрофильмировал у себя на работе книги СОЛЖЕНИЦЫНА, "Хронику защиты прав в СССР", "Хронику текущих событий" и другие художественные и документальные произведения, получая все это от своих знакомых. В ходе беседы сотрудники КГБ нарочито демонстрировали, что владеют обширной информацией о жизни ЛЯХОВА и его знакомствах. Они говорили, что 17 мая - день защиты диплома - ЛЯХОВ встретит в тюремной камере, что его ожидает большой срок, а его ребенка - тяжелая судьба и, чтобы избежать ответственности, он должен дать показания на своих друзей.

Результатом шести бесед стало "заявление" ЛЯХОВА, продиктованное ему БАРАНОВЫМ. В нем говорится, что "антисоветскую литературу" для микрофильмирования приносил друг ЛЯХОВА - Борис МИТЯШИН, а одну из книг СОЛЖЕНИЦЫНА передал ЛЯХОВУ Арсений РОГИНСКИЙ (Хр.45). Кроме того, в заявлении упомянуты другие знакомые ЛЯХОВА, в том числе - университетские друзья, про которых он написал, что давал читать им эти книги.

14 июня А.ЛЯХОВ и Б.МИТЯШИН выступили в Москве перед иностранными корреспондентами. ЛЯХОВ рассказал о своих показаниях в КГБ и зачитал свое письмо в Инициативную группу и Группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений (копия в ХТС). В письме говорится: "... я заявляю, что отказываюсь от всех данных мною на моих друзей показаний. Я их дал под давлением офицера КГБ БАРАНОВА М.В. и других". ЛЯХОВ заявил, что полностью отдает себе отчет в том, что его ожидает, повидимому, арест, а возможно и "несчастный случай" или избиение хулиганами, которые не будут найдены, но страх не заставит его изменить свое решение.

В заключение ЛЯХОВ сообщил о своем намерении выехать из СССР.

Борис МИТЯШИН зачитал свое заявление в ИГ, Группу содействия, московское отделение "Международной амнистии" и в "Хронику". В нем сообщается, что в апреле 1975 года сотрудники КГБ изъяли у него "Архипелаг ГУЛаг", а теперь получены на него показания ЛЯХОВА. МИТЯШИН пишет, что не собирается ни подтверждать, ни опровергать эти показания, а настаивает "на своем законном праве свободно получать и передавать любую информацию, касающуюся как истории СССР, так и современной советской действительности". Он подчеркивает, что в Советском Союзе инакомыслие в среде рабочего класса подавляется наиболее решительно. МИТЯШИН выразил опасение, что КГБ может инсценировать любое уголовное преступление, чтобы не предъявлять ему "политических" обвинений. Кроме того, МИТЯШИН передал корреспондентам автобиографическую справку.

Борис МИТЯШИН родился в 1949г., он сменил несколько рабочих профессий. В 18 лет вышел из комсомола. Писал письма в советские газеты и на радио, в которых протестовал против осуждения ГИНЗБУРГА, ГАЛАНСКОВА, БУКОВСКОГО, ЛИТВИНОВА, против ввода войск в Чехословакию, против отсутствия свободы слова. В сентябре 1969г. сотрудники Ленинградского УКГБ провели с ним "профилактические беседы", на что МИТЯШИН письменно ответил, что будет и впредь поступать, как велит ему совесть.

5 ноября 1969г. он был арестован и осужден по ст.190-1 УК РСФСР на 3 года лагерей усиленного режима. Обвинение было отягощено ст.206 ч.2 УК РСФСР за драку, спровоцированную с МИТЯШИНЫМ за 2 недели до ареста. ("Хроника" N11 ошибочно сообщала, что МИТЯШИН осужден по ст.70.) Вернувшись в Ленинград из заключения, МИТЯШИН окончил курсы шоферов и работает водителем грузовых автомобилей.

 

 

Из интервью А. Рогинского

<…>

Процесс Якира и Красина - это переломный момент для диссидентского движения. "Вождь" сломался, покаялся. Почему?

Один из моих друзей попросил тогда меня оказать ему небольшую услугу. Речь шла о том, чтобы сходить к семье одного из арестованных и попросить его фотографию - для опубликования на Западе. Я это сделал. Вскоре меня вызвали на беседу, ибо, как оказалось, мой друг рассказал на допросе о своей просьбе. Что вынудило его к этому?

Я начал присматриваться к диссидентам как к историческим фигурам, иногда слишком часто меняющим роли - с героев на изменников. Почему они каются, выдают? Ответ я искал в предыдущих эпохах.

Я понимал, что не могу спрашивать об этом людей, арестованных в 1937, потому что их избивали. Пытаемый скажет все, чего от него требуют. Выдерживали только немногие.

Я обратился к узникам двадцатых годов. Искал эсеров, анархистов, меньшевиков - эти наследники русских революционеров прошлого века, как правило, вели себя на следствии и в тюрьмах стойко. Об этом я узнал из прочитанных в 1969 году в доме Наташи Горбаневской (перед самым ее арестом) замечательных воспоминаний эсерки Екатерины Олицкой. Олицкая стала эсеркой уже после Октября, будучи студенткой, когда ото всей партии остались только небольшие подпольные кружки. Попала на Соловки. В начале тридцатых пыталась вместе с мужем вновь уйти в подполье и печатать листовки. Потом много лет провела на Колыме.

Я достал адрес и телефон одной старой женщины-меньшевички. Она дала мне адреса других. Я стал бывать у них, летом во время отпуска ездил к ним в другие города, посещал дома престарелых, где доживали некоторые из них, расспрашивал о подполье 20-х годов, начал по их рассказам составлять словарь социалистов - узников Гулага. (Сейчас эта работа ведется в "Мемориале" - уже на базе архивных источников).

Одновременно я занимался историей Якова Стефановича. Он был известным народником. В семидесятые годы XIX века его группа пошла в народ, чтобы сформировать крестьянскую армию, и была, разумеется, разбита. Стефанович бежал в эмиграцию, через некоторое время вернулся, чтобы пробуждать от сна революцию. Его поймали и началось что-то странное. Разошлись слухи, что он выдает. Одни товарищи его обвиняли, другие - защищали.

Проблема репутации чрезвычайно важна для всех связанных с подпольной работой. Мы тоже не раз слышали, что тот или другой - доносчик, а иной - бес, который втягивает людей в ловушку. Потом я стал понимать, откуда появляются такого рода слухи. Есть люди, которые сочувствуют оппозиционным идеям или даже движению, но принимать в нем прямое участие боятся. В этой двойственности причина того, что именно в этой среде легко распространяются различные оговоры. Именно туда в первую очередь всегда запускали грязные слухи разные "службы безопасности". А там их с радостью тиражировали.

С моим приятелем и коллегой Львом Лурье мы нашли в архиве считавшееся давно уничтоженным письмо Стефановича его другу Дейчу, написанное в тюрьме. Оказывается, он никого на следствии не выдал, но решился на переговоры с руководителем политического сыска, талантливым и хитрым полковником Судейкиным. Это были разговоры равных - вождь революции сидел напротив вождя жандармов. Стефанович говорил: "Хорошо, мы не будем производить покушения на царя, но вы освободите таких-то и таких-то...".

В нашей статье об этой находке, которую Лотман опубликовал в "Ученых записках Тартуского университета", говорилось об иерархии в революционной среде, о революционной этике, о том, что " революционное генеральство" приводило к тому, что некоторые считали себя вправе, не имея на то никакой санкции от коллектива, в определенных ситуациях выступать от имени всего движения или группы. До добра это никогда не доводило.

Я послал эту публикацию в тюрьму Гарику. Он ответил: "Это о Пете [Якире] и о всех нас". ( В начале 1981-го, в разгар охоты за самиздатской периодикой, один из самых талантливых самиздатских публицистов возбужденно предлагал мне: "Мы должны написать им письмо. Если они отпустят Юрия Орлова и других по нашему списку, то мы прекратим издание "Хроники", "Поисков" и "Памяти". Это разумно и для них, и для нас". В ответ я рассказал ему о Стефановиче).

 

 

Ляхов познакомился с МИТЯШИНЫМ в 1969г. по поручению сотрудников КГБ. Знакомство перешло в дружбу, и ЛЯХОВ отказался от сотрудничества с ГБ. В 1970г. во время суда над МИТЯШИНЫМ ЛЯХОВ не дал показаний против МИТЯШИНА, несмотря на давление КГБ.

7 июля Александр ЛЯХОВ был исключен из партии парткомом ЛГУ "за нарушение устава КПСС". Нарушение заключалось в том, что ЛЯХОВ отказался объяснить собранию сущность своих заявлений в КГБ.

16 июня 1977г. был предупрежден по Указу А.Б.РОГИНСКИЙ. Предупреждение было вынесено, в основном, по материалам обыска, проведенного у него 4 февраля 1977г. (Хр.45), и заявления А.ЛЯХОВА. Подписать предупреждение РОГИНСКИЙ отказался.

*****

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ
ВЫПУСК ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ

1 августа 1979г.

Аресты, обыски, допросы

Дело N46012

6 марта в Москве и Ленинграде была проведена серия обысков по делу N46012/18-76 (Хр.52).

Сотрудники Московской прокуратуры провели обыски у

А.Ю.ДАНИЭЛЯ и Р.П.ЦЕЙЛИКМАН. Сотрудники Ленинградского УКГБ "по поручению Московской прокуратуры" провели обыски у

С.В.ДЕДЮЛИНА, А.Б.РОГИНСКОГО и В.Н.САЖИНА.

В результате обысков были изъяты:

- У Сергея ДЕДЮЛИНА: рукопись составленного им био-библиографического словаря деятелей общественного движения в СССР в пятидесятые-семидесятые годы, картотеки по документам Самиздата (несколько тысяч карточек), библиографические материалы к истории партийных и правительственных органов СССР, составленная ДЕДЮЛИНЫМ библиография А.И.СОЛЖЕНИЦЫНА - как утверждают, наиболее полная из существующих; кроме того, взяли несколько номеров самиздатских журналов "Хроника текущих событий", "Община", "37".

- У Александра ДАНИЭЛЯ: несколько рукописных и машинописных текстов мемуарного характера, принадлежащих перу различных авторов; книги, изданные за рубежом ("По грани острой" Ю.АЙХЕНВАЛЬДА, "Память" вып.2, Библия); брошюра "Третий пленум МК ВКП(б)", изданная в СССР; 2 номера "Хроники текущих событий", 2 номера "Бюллетеня родственников узников ЕХБ"; рукописные тексты, содержащие информацию о положении религиозных сект в СССР; магнитофонные записи.

У находившейся во время обыска в квартире А.ДАНИЭЛЯ Натальи КРАВЧЕНКО проверили сумку, изъяли записные книжки.

- У Арсения РОГИНСКОГО: книги и брошюры, изданные в СССР, "Процесс Промпартии", "Процесс меньшевиков", "Постановление о работе врагов народа внутри комсомола", "Преступность и ее предупреждение", "Допрос Колчака", "Декабристы и Сибирь" (отдельный оттиск), журнал "Былое" N16 за 1921 год; выпущенная до революции книга бывшего директора департамента полиции

А.А.ЛОПУХИНА "Из итогов служебного опыта"; сделанная за рубежом перепечатка изданной в 1922 году в СССР книги

Н.АНЦИФЕРОВА "Душа Петербурга"; книги, изданные за рубежом: "Дмитрий Мережковский" З.ГИППИУС, "Русская идея" Н.БЕРДЯЕВА, "Мои воспоминания" Е.ОЛИЦКОЙ (т.2).

- У Раисы Павловны ЦЕЙЛИКМАН: "Крутой маршрут"

Е.ГИНЗБУРГ, "Зияющие высоты" А.ЗИНОВЬЕВА, "Факультет ненужных вещей" Ю.ДОМБРОВСКОГО; несколько десятков страниц машинописного текста воспоминаний Л.З.КОПЕЛЕВА.

Кроме того, у всех обыскиваемых изымались пишущие машинки.

*****

7 марта ДЕДЮЛИНА, РОГИНСКОГО и САЖИНА вызывали на допросы. Всем им был задан один и тот же вопрос: "Знаете ли вы что-нибудь об издании "Хроники текущих событий"?" Допрошенные ответили на этот вопрос отрицательно.

В середине апреля в прокуратуру несколько раз вызывали

А.С.КОРОТАЕВА, сына Р.П.ЦЕЙЛИКМАН. Первый допрос (по поводу обыска у матери) вел следователь БУРЦЕВ (Хр.52), следующие две беседы - сотрудники госбезопасности. На беседах речь шла об издании "Хроники", "Поисков" и "Памяти". КОРОТАЕВ ответил, что ему ничего об этом не известно.

В июле 1979г. БУРЦЕВ допросил по материалам обыска ДАНИЭЛЯ. БУРЦЕВА интересовали разночтения в примечаниях к протоколу обыска (А.ДАНИЭЛЬ письменно заявил, что все изъятые у него материалы принадлежат лично ему и не имеют отношения к его бывшей жене Е.М.ВЕЛИКАНОВОЙ, на чье имя было выписано постановление об обыске; Н.КРАВЧЕНКО отметила, что тексты, касающиеся положения религиозных сект в СССР, принадлежат ей, КРАВЧЕНКО). ДАНИЭЛЬ отказался подтвердить или опровергнуть заявление КРАВЧЕНКО и потребовал возвращения изъятых из его архива материалов, которые, по его словам, "носят исключительно исторический или информационный характер".

*****

Арсению РОГИНСКОМУ 33 года. Он - школьный учитель; кроме того он - историк, специалист по истории освободительного движения в России XIX века, имеет публикации в научных сборниках. В феврале 1977г. у него был обыск по делу

А.ГИНЗБУРГА (Хр.45), а в июне того же года он получил "предупреждение" от КГБ (Хр.46). После обыска 6 марта он был уволен из вечерней школы N148, где преподавал литературу (см. раздел "Трудовой конфликт").

Сергей ДЕДЮЛИН (28 лет) - преподаватель химии в той же школе. После увольнения РОГИНСКОГО ушел из школы "по собственному желанию".

Александр ДАНИЭЛЬ (28 лет) - преподаватель математики в средней школе.

Валерий САЖИН (32 года) - научный сотрудник Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина.

Раисе Павловне ЦЕЙЛИКМАН 71 год. Она вдова писателя В.А. Канторовича.

*****

Трудовой конфликт

6 марта Ленинградское УКГБ провело обыск на квартире преподавателя литературы вечерней школы N148 А.Б.РОГИНСКОГО (см. "Аресты, обыски, допросы"). 28 марта заведующий РОНО Московского р-на г. Ленинграда Н.И.КУРОЧКИН вызвал РОГИНСКОГО, сообщил, что КГБ информировал его о факте обыска, и предложил РОГИНСКОМУ уйти из школы "по собственному желанию". РОГИНСКИЙ отказался. На следующий день директор школы В.В.ПОПОВ обратился к месткому за санкцией на увольнение. Местком санкционировал увольнение РОГИНСКОГО по п.3 ст.254 КЗОТ РСФСР ("совершение работником, выполняющим воспитательные функции, аморального проступка, несовместимого с продолжением данной работы"). В тот же день последовал приказ РОНО об увольнении.

РОГИНСКИЙ обратился в суд с исковым заявлением, в котором потребовал восстановить его на работе и оплатить вынужденный прогул. Рассмотрение дела началось 25 апреля 1979г. народным судом Московского района г. Ленинграда, но тут же было отложено до 8 мая, а затем - до 11 мая. 11 мая разбор дела возобновился: последнее, третье, заседание суда состоялось 14 мая. (Обычно дела такого рода рассматриваются в течение 2-3 часов.)

В судебных заседаниях участвовали кроме РОГИНСКОГО адвокат, представлявший его интересы, юрисконсульт, представлявший интересы ответчика и прокурор; были допрошены преподаватели, участвовавшие в заседании месткома 29 марта, директор школы, зав. РОНО.

 

 

Из интервью А. Рогинского

<…>

Арест Гарика летом 1973 года стал импульсом к действию - мы начали с друзьями собирать документы самиздата с мыслью о создании архива диссидентского движения.

Мы занимались также тем, что, как мы узнали впоследствии, называется "устная история". Сообщения мы записывали от руки, временами брали на прокат магнитофон. На тридцатилетие я получил в подарок от друзей кассетный магнитофон "Весна".

Летом 1977 года ситуация вокруг нас накалилась, стало ясно, что архив надо спрятать глубоко и надолго. Он был разработан по общепринятым принципам архивного дела, занимал несколько коробок. Мы перепрятывали его несколько раз, и все не очень удачно, пока в 1979 году это не взял на себя мой друг, критик Андрей Арьев. Кроме нас двоих никто об этом не знал.

Я отсидел свой срок, началась новая эпоха. В 1991 году Андрюша ни с того, ни с сего спросил у меня: "Да ты заберешь наконец эти свои коробки?". Боже мой! Сохранился! Сегодня это "Ленинградская коллекция Самиздата" в архиве "Мемориала".

 

 

Так как весь процесс увольнения РОГИНСКОГО проходил без какого-либо документа, который мог бы быть основанием для решения об увольнении (педагогический коллектив был информирован директором, директор получил эту информацию в устном виде от зав. РОНО, который передал ему устное же сообщение работников КГБ), суд обратился с запросом в Комитет государственной безопасности. В середине последнего заседания была получена "справка", подписанная начальником следственного отдела Ленинградского УКГБ В.И.ТРЕТЬЯКОВЫМ:

В феврале 1977г. по поручению УКГБ по Калужской области у Рогинского А.Б. был произведен обыск, во время которого изъяты материалы так называемого сборника "Хроника текущих событий", две книги автора Платонова "Котлован", изданные в США, и ряд других произведений и материалов политически вредного содержания. На основании изъятых материалов в июне 1977г. Рогинскому А.Б. в качестве меры профилактического воздействия было объявлено предостережение органов КГБ, о чем было сообщено прокурору г. Ленинграда.

В марте 1979 года следственным отделом УКГБ ЛО по поручению прокуратуры г. Москвы по уголовному делу N46012 по месту жительства Рогинского вновь был произведен обыск, в процессе которого были обнаружены и изъяты материалы враждебного содержания.

Позиция администрации школы в деле увольнения РОГИНСКОГО характеризуется двумя репликами директора ПОПОВА на заседании месткома 29 марта. На вопрос РОГИНСКОГО, какую же деятельность директор считает несовместимой со званием учителя, тот ответил: "Два обыска, проведенные у вас". В пояснение своей позиции ПОПОВ сказал: "У честных людей обысков не бывает". Характерно, что директор и преподаватели лишь на суде узнали, что именно изъято у РОГИНСКОГО.

Представители школы в суде подчеркивали квалифицированное исполнение А.Б.РОГИНСКИМ своих преподавательских обязанностей. Директор, неоднократно бывавший на его уроках, соглашался с тем, что наличие у РОГИНСКОГО в доме "враждебной" литературы не отразилось на его работе учителя. "Аморальность" поступков РОГИНСКОГО заключалась также не в том, что он эту литературу распространял. (Председатель суда, соглашаясь с представителями ответчика, сказал РОГИНСКОМУ: "Если бы речь шла о распространении, то вы подлежали бы суду по соответствующей статье".) Обсуждалось, главным образом, имеет или не имеет права учитель держать у себя в личной библиотеке "вредные" книги; обсуждались также критерии этой "вредности".

Юрист, защищавший интересы ответчика, так определил вину Рогинского: "Книги, изъятые у него, не отвечают требованиям, предъявляемым КГБ к литературе". Зав. РОНО, вызванный в качестве свидетеля, высказал мнение, что советскому учителю вообще достаточно тех книг, которые имеются в школьных библиотеках. Другая свидетельница учительница литературы, выдвинула менее категорическое утверждение: каждый человек сам знает, какие книги являются политически вредными, а какие - нет; интуитивное знание это, по словам свидетельницы, "сформировалось в 30-е - 40-е годы".

По просьбе А.Б.РОГИНСКОГО председатель суда огласил протокол обыска от 6 марта. РОГИНСКИЙ указал на то, что подавляющее большинство изъятых книг находится в свободном доступе в любой научной библиотеке страны. Он предъявил суду некоторые из этих книг, взятые им накануне в библиотеках Ленинграда, а также печатные работы советских авторов, содержащие ссылки на книги БЕРДЯЕВА, АНЦИФЕРОВА, ГИППИУС. Он заявил, что, помимо работы в школе, занимается русской историей, имеет научные публикации и, в качестве историка-профессионала, нуждается в самых различных книгах. Он выразил также убеждение в том, что, независимо от его профессии, сама постановка вопроса - что вправе или не вправе читать человек - абсурдна и незаконна. Тем более незаконно оценивать научную литературу на основании "справок", представленных тем или иным учреждением.

Адвокат РОГИНСКОГО подчеркнула незаконность процедуры увольнения без документированных обоснований, на основе устных распоряжений и в условиях полной неинформированности педагогического коллектива. Она также отметила, что идеологическая оценка литературы не может исходить от "органов КГБ" - вне рамок специальной экспертизы, назначенной судом.

Прокурор в своей речи полностью солидаризировалась с ответчиком. По ее мнению, "враждебность" изъятой у РОГИНСКОГО литературы полностью доказана "справкой на л.д. 34" (т.е. справкой из КГБ - Хр.), так как, "что бы ни утверждали РОГИНСКИЙ и его адвокат, у суда нет никаких оснований не доверять оценке органов КГБ". Претензии к недокументированности процесса увольнения также, по ее мнению, являются несостоятельными - "зав. РОНО обязан был доверять сотрудникам КГБ".

 

 

Из интервью А. Рогинского

* * *

История продолжалась в сегодняшнем дне, а решение сегодняшних проблем следовало искать в прошлом. Но официальная историческая наука была насквозь фальсифицирована. Историю пропускали через двойной фильтр: академического монополизма и идеологической цензуры. Было понятно: эти люди - те, что у власти - враги истории. Закрыли архивы, уничтожили или хотят уничтожить самое ценное - историческую память. Отбирают у нас наше прошлое. Но мы должны его отобрать назад. Кроме ваших вонючих государственных архивов, в которых море лжи и в которые вы нас все равно не пускаете. пока еще есть архивы личные, домашние. И есть люди, память каждого отдельного человека. Это и есть наши источники, наши неистощимые резервы в поисках исторической правды.

Наверное, не мы одни так думали. Идея воссоздания независимой исторической науки носилась в воздухе.

Мысль о "Памяти" - серьезном историческом периодическом сборнике обсуждалась вначале в небольшом ленинградском кружке (Сергей Дедюлин, Александр Добкин, Валерий Сажин, Константин Поповский, я) летом-осенью 1975 года. Впоследствии к нам присоединился замечательный человек - Феликс Перчонок, школьный учитель, автор многих статей по истории науки, после моего ареста ставший вместе с Сашей Добкиным ведущим редактором "Памяти". Историков, кроме меня, среди нас не было, но это не казалось таким уж важным. Мы знали, чего мы хотели. Одними двигало стремление восстановить правду о терроре (тогда только что появился "Архипелаг ГУЛаг", и было ясно, что это только первое приближение к огромной теме), другими - интерес к истории культуры или науки.

Чуть позже мы узнали, что Лариса Богораз в открытом письме Андропову заявила, что намерена самостоятельно собирать материалы по истории сталинских репрессий. Мы связались с ней, и таким образом наша команда увеличилась еще на несколько человек: саму Ларису, ее сына Александра Даниэля, Алексея Коротаева.

 

 

Из решения суда:

Из справки на л.д. 34 видно, что Рогинским А.Б. были допущены поступки, несовместимые с моралью советского учителя. Суд считает, что трудовой договор с истцом расторгнут в строгом соответствии с законом.

Ленинградский городской суд оставил кассационную жалобу РОГИНСКОГО без удовлетворения. Оставлена без удовлетворения также просьба РОГИНСКОГО изменить запись в трудовой книжке, расшифровав сущность его "аморального поступка".

*****

Многократные попытки Арсения Борисовича РОГИНСКОГО устроиться на преподавательскую работу оказались безуспешными.

*****

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ
ВЫПУСК ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТИЙ

31 декабря 1981 г.

Суд над РОГИНСКИМ

В апреле Арсения РОГИНСКОГО (Хр.53) пригласили в Ленинградский ОВИР. Ему сказали, что из Израиля пришло письмо, авторы которого требуют, чтобы просьба РОГИНСКОГО о выезде была удовлетворена, а у них, в ОВИР'е, никакой его просьбы о выезде нет; если он хочет уехать, то он должен в короткий срок подать необходимые документы (аналогичные заявления были сделаны в Ленинградском ОВИР'е Г.ДАВЫДОВУ - Хр.56,

Н.ЛЕСНИЧЕНКО - Хр.56 и С.ДЕДЮЛИНУ - Хр.61).

РОГИНСКИЙ документы подавать не стал.

*****

В июне зав. отделом рукописей Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина И.Н.КУРБАТОВА, выступая на партийном собрании, сказала, что один из хранящихся в ее отделе документов опубликован в "зарубежном антисоветском издании". По словам КУРБАТОВОЙ, в свое время с этим документом знакомился РОГИНСКИЙ, и, хотя она и не может доказать, что именно он способствовал публикации документа, она считает, что РОГИНСКОГО следует лишить читательского билета. После этого РОГИНСКИЙ был лишен права пользоваться библиотекой. Приказ об этом в качестве причины такой меры называл "подделку отношения" и публикацию документа в "зарубежном журнале".

В начале августа РОГИНСКОГО вызывали повесткой на допрос. Поскольку он не был в это время в городе, он не получил повестки.

12 августа РОГИНСКОГО арестовали на даче в Усть-Нарве. На даче и в его ленинградской квартире были произведены обыски. Среди изъятого - пишущая машинка и несколько "тамиздатских" книг.

Жена РОГИНСКОГО Наталья ФРУМКИНА обратилась к прокурору Октябрьского р-на Ленинграда с просьбой изменить ее мужу меру пресечения - выдать ей мужа на поруки. Прокурор ответил: "Станем мы отпускать на поруки всяких мерзавцев, занимающихся антисоветской деятельностью". ФРУМКИНА подала на него жалобу.

*****

С 25 ноября по 4 декабря народный суд Октябрьского р-на г. Ленинграда под председательством председателя суда

Ю.В.БАРЫШЕВА рассматривал дело Арсения Борисовича РОГИНСКОГО (1946 г.р.), обвинявшегося по ч.2 ст.196 УК РСФСР (систематическая "подделка... документа, предоставляющего права...") и ч.3 ст.196 УК РСФСР ("использование заведомо подложного документа"). Обвинитель - прокурор И.В.ГОРСКИЙ, защитник - адвокат И.Н.ДЕНИСОВ.

Первый день (25 ноября)

Лист 1 записной книжки, ведшейся братом Арсения Михаилом Борисовичем Рогинским на суде Арсения. Исторический архив Восточноевропейского института при Бременском университете. фонд 117/3 (Равдин Б.)

Исторический архив Восточноевропейского института при Бременском университете. фонд 117/3 (Равдин Б.)

Небольшой зал заполнен родственниками и друзьями подсудимого. "Сотрудников" в зале только двое - сидят в противоположных углах зала.

РОГИНСКИЙ обвиняется в том, что он в 1974-1978гг. на 7 ходатайствах о допуске в различные архивы подделал подписи зав. отделом редакции журнала "Нева" С.А.ЛУРЬЕ, ответственного секретаря редакции этого журнала В.Н.САШОНКО и (на 5 ходатайствах) декана исторического факультета Саратовского университета Г.А.ГЕРАСИМЕНКО, а также в том, что в 1971-1978гг. он использовал эти 7 "заведомо подложных" ходатайств и еще 3 аналогичных "заведомо подложных" ходатайства (в них указано, что Рогинский является соискателем по кафедре истории СССР). В обвинительном заключении также сказано, что письма Т.П.СЕМЕНОВА и В.О.ЛЕВИЦКОГО к Л.Г.ДЕЙЧУ, с которыми знакомился в архиве РОГИНСКИЙ (и, согласно "листу использования", только РОГИНСКИЙ!), опубликованы в вышедшем в 1978г. в Нью-Йорке историческом сборнике "Память" (Хр.42, 51, 52). В обвинительном заключении указано, что на обыске в феврале 1977г. (Хр.45) у РОГИНСКОГО был изъят машинописный текст, являющийся первоначальным вариантом вступительной статьи к сборнику "Память".

 

 

Лариса Богораз:

В 1975 году, когда в очередной раз выслали Анатолия Марченко, я была так взбешена, что мне просто необходимо было что-то сделать. Написала открытое письмо председателю КГБ Андропову.

Я писала, что среди моих родных и близких в разные годы сидели пятнадцать человек, и половина из них - погибли. Отец отсидел пять лет, его сестра - девятнадцать лет, ее муж погиб во время следствия, племянник отца умер в лагере, сестра матери была в ссылке, ее муж убит на допросе. Другая сестра отца и ее муж были в лагере. Сидел Юлий Даниэль, сидел Анатолий Марченко, в ссылке была я.

Я писала, что нужно открыть архивы - исследовать и описать все. А поскольку я знаю, что мое обращение останется без ответа, заявляю, что сама начинаю собирать материалы, касающиеся репрессий.

Мое письмо прочли по радио "Свобода". Вскоре пришли ко мне два незнакомых человека. Спросили, в самом ли деле я решила этим заняться.

- Раз я написала…

- Тогда давайте делать это вместе.

Оба молодых человека были из Ленинграда. Один из них - Арсений Рогинский. Потом он стал редактором "Памяти". Он научил меня работать над концепцией номера, редактировать тексты, писать комментарии.

Я собирала воспоминания. Магнитофона не было, но у меня хорошая память. Все рассказанное оставалось в моей голове, пока я не запишу.

Материалы плыли рекой. Было такое впечатление, что мы идем по пустыне, и где воткнешь палку, там начинает бить родник. Сначала мы работали без всякого плана: просто закидывали сеть и ждали, что в нее попадет. Потом стали собирать материалы в соответствии с разработанным проектом.

Вышло пять толстых томов, был готов к публикации шестой, когда в 1981 году арестовали Рогинского. Чтобы не усугубить его положения, шестой том мы не выпустили.

Я горжусь тем, что была в редакции "Памяти". По моему глубокому убеждению, из этого нашего опыта вырос "Мемориал".

Karta Nr 16, 1995 г.

 

 

РОГИНСКИЙ заявил, что не признает себя виновным, но отказывается отвечать на конкретные вопросы по делу, а о мотивах своего отказа говорить тоже не хочет. Исключение он сделал только для вопроса, его ли подпись стоит на двух "листах использования" из архива "Дома Плеханова" при Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина. Свое отступление от избранной позиции РОГИНСКИЙ объяснил тем, что "названный архив слишком дорог его сердцу, чтобы он мог позволить своими словами бросить тень подозрения в подлоге на его сотрудников".

В этот день были допрошены 6 свидетелей: В.Н.САШОНКО, зав. архивом Всесоюзного географического общества

Т.Д.МАТВЕЕВА, главный библиотекарь отдела рукописей Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина Л.И.БУЧИНА, зав. спецотделом Публичной библиотеки В.А.ФЕЙГИН, ученый секретарь Всесоюзного географического общества Л.И.СЕНЧУРА и доктор исторических наук профессор В.В.ПУГАЧЕВ (бывший профессора Саратовского университета).

СЕНЧУРА показал, что, будучи в Публичной библиотеке, случайно познакомился с приказом об исключении РОГИНСКОГО из числа читателей библиотеки за подделку отношений и публикацию в зарубежном издании материалов отдела рукописей. Приказ об исключении, прикрепленный к дверям, он помнит отчетливо. Вернувшись из Публичной библиотеки в Географическое общество, он вспомнил, что РОГИНСКИЙ является читателем Географического общества. Обратившись к его документам, СЕНЧУРА увидел, что РОГИНСКИЙ, с одной стороны, значился аспирантом-филологом, а с другой - соискателем исторического факультета. СЕНЧУРА послал запрос в Саратовский университет и получил ответ, что отношение, предъявленное РОГИНСКИМ, - подложное. После этого СЕНЧУРА от имени Географического общества возбудил против РОГИНСКОГО дело в прокуратуре.

РОГИНСКИЙ. Скажите, пожалуйста, Вы являетесь читателем отдела рукописей Публичной библиотеки?

СЕНЧУРА. Нет, но два сотрудника Публичной библиотеки являются ответственными членами Географического общества. Именно их я искал в Публичной библиотеке, когда, проходя по библиотеке через отдел рукописей, прочел приказ.

РОГИНСКИЙ. Куда можно пройти через отдел рукописей? На каких дверях висел приказ о моем исключении?

СЕНЧУРА. Я не помню, на каких дверях висел приказ, - может быть, я его прочел на каких-то других дверях... Я не знаю, куда можно пройти через отдел рукописей - может быть, я через него не проходил...

РОГИНСКИЙ. В каком здании Вы читали приказ? В "Доме Плеханова" или На Садовой?

СЕНЧУРА. Не помню.

РОГИНСКИЙ. Приказ висел только на одних дверях - на внутренней стороне входных дверей в отдел рукописей, а Вы сказали, что через этот отдел Вы, может быть, и не проходили. Как же Вы могли видеть приказ?

ПУГАЧЕВ сказал, что знает РОГИНСКОГО с 1965г. как талантливого историка: РОГИНСКИЙ является его диссертантом, представившим план работы и все необходимые для осуществления статуса соискателя документы. Относительно выданного в 1977г. отношения в архив за его подписью ПУГАЧЕВ заявил: "На предварительном следствии я показал..., что подпись под отношением не моя. Теперь я припоминаю, что давал указание выдать РОГИНСКОМУ такое отношение. Подпись моя, но похоже или нет установить нет возможности, т.к. у меня очень неустойчивый почерк; ... даже если подпись не моя, она сделана с моего ведома и санкции".

Второй день (26 ноября)

В этот день были допрошены два свидетеля: зам. главного редактора серии "Литературные памятники" доктор филологических наук Б.Ф.ЕГОРОВ и ст. научный сотрудник Института русской литературы АН СССР ("Пушкинского дома) доктор филологических наук Я.С.ЛУРЬЕ.

ЕГОРОВ показал, что уже на первом курсе РОГИНСКИЙ заявил о себе как о способном, перспективном ученом. Он принимал активное участие в организации студенческой научной работы и студенческих межвузовских конференций, печатал свои работы в студенческих научных сборниках, редактировал эти сборники. ЕГОРОВ сказал, что знает работы РОГИНСКОГО после университета; он считает РОГИНСКОГО прирожденным ученым, способности которого вместе с громадным трудолюбием должны приносить значительные плоды. Отвечая на вопрос адвоката, ЕГОРОВ сказал, что вход в архивы определен правилами - бывают случаи, когда, несмотря на отношение, дирекция архива отказывает исследователю.

Я.С.ЛУРЬЕ высоко оценил работы РОГИНСКОГО, его научные способности, архивную эрудицию и трудолюбие. "Когда года два назад я подал заявку... на издание работ замечательного историка М.Д.ПРИСЕЛКОВА, я решил привлечь РОГИНСКОГО к этой работе. Чтобы он мог этим заниматься, я оформил его к себе литературным секретарем, обозначив ему регулярную плату, т.к. он никогда не получал гонораров за свои работы, опубликованные в научных изданиях... Для меня было особенно важно умение РОГИНСКОГО работать с архивами, и это умение проявилось - РОГИНСКОМУ принадлежит замечательная находка - он обнаружил ранее не печатавшуюся работу ПРИСЕЛКОВА". Отвечая на вопрос адвоката, Я.С.ЛУРЬЕ сказал: "Допуск к работе осуществляется администрацией архива или рукописного отдела после предъявления ходатайства. Очень просто может случиться, что дирекция такого разрешения не дает, хотя отношение предъявляется".

Прокурор заявил ходатайство: "В связи с тем, что не доказано, кем произведены подписи, а подсудимый отказывается помогать суду, я прошу назначить дополнительную комиссионную экспертизу".

 

 

Из интервью А. Рогинского

Работая над "Памятью", мы первоначально не имели контактов с историками старшего поколения. Исключение - Михаил Гефтер, который с самого начала очень загорелся идеей сборника, участвовал во всех обсуждениях и вообще стал почти что членом редакции (хотя как таковой редакции у нас и не было). Но постепенно возникли и другие профессиональные связи. К некоторым историкам мы обращались за сведениями и консультациями не говоря прямо, зачем они нужны, но они, мне кажется, и так догадывались, зачем и кому отвечают. Некоторые, как Яков Лурье, выдающийся специалист по древнерусским летописям, сознательно и активно с нами сотрудничали.

Предисловие к первому номеру "Памяти" мы писали, когда номер был уже почти готов, в июне 1976. Большую часть работы выполнил Даниэль при участии Гефтера, а также моем и Сережи Дедюлина. Вообще Даниэль это умеет - писать доступно и точно, преимущественно не подписывая своих текстов, не стремясь удовлетворить авторское самолюбие. Происходило это в Москве, в квартире какого-то родственника Алеши Коротаева. Хозяина не было дома.

 

 

Адвокат возразил: "По поводу двух отношений из 'Невы' экспертиза показала, что подписи САШОНКО и С.А.ЛУРЬЕ подделаны РОГИНСКИМ. Считаю, что это заключение может быть использовано и нужды в повторной экспертизе нет. По поводу пяти бланков СГУ от ГЕРАСИМЕНКО экспертиза установила, что ... почерковедческого материала не хватает для точного определения подделки подписи именно РОГИНСКИМ. По поводу трех отношений точно доказано, что это - не подделка РОГИНСКОГО... Поэтому я не вижу оснований для повторной экспертизы".

После двухчасового перерыва судья сообщил, что суд решил удовлетворить ходатайство прокурора.

Третий день (1 декабря)

В этот день были допрошены 2 свидетеля: С.А.ЛУРЬЕ и

Г.А.ГЕРАСИМЕНКО.

С.А.ЛУРЬЕ сказал, что не помнит, выдавал ли он РОГИНСКОМУ бланк от имени редакции журнала "Нева". "Я не думаю, что РОГИНСКИЙ подделал мою подпись. Если бы ему понадобилась моя подпись, я бы и так подписал ему отношение в архив". Отвечая на вопрос РОГИНСКОГО, С.А.ЛУРЬЕ сказал, что человек вполне мог прийти в отдел и попросить отношение без переговоров с руководством журнала.

ГЕРАСИМЕНКО, отвечая на вопрос судьи, знал ли он соискателя РОГИНСКОГО, сказал: "Откровенно говоря, декан направления в архив соискателям не дает. Вообще, на факультете бывают ситуации, когда соискатель известен только научному руководителю". Отвечая на вопрос прокурора, был ли он доволен ПУГАЧЕВЫМ, ГЕРАСИМЕНКО сказал: "Как научным ра ботником - да, а как к организатору - были нарекания". Отвечая на вопрос адвоката, знал ли он, что у ПУГАЧЕВА были документы соискателя РОГИНСКОГО, сказал: "По правилам соискатель оформляется в отделе аспирантуры, но какое-то время документы могут быть у профессора".

В суде был оглашен список материалов, просмотренных РОГИНСКИМ в архивах.

Судья. Вы согласны с тем, что работали над этими документами?

РОГИНСКИЙ. Сама ситуация, что архивы присылают списки использованных мною в научной работе документов в следственные органы, кажется мне чудовищной. Я отказываюсь комментировать этот список.

Судья. Есть ли здесь документы, которые Вы изучали в "Доме Плеханова"?

РОГИНСКИЙ. Я уже пояснил, что к "Дому Плеханова" у меня особое отношение. Поэтому отвечаю на вопрос: да, с названными документами я ознакомился в "Доме Плеханова".

Четвертый день (3 декабря)

Суд оглашает результаты дополнительной экспертизы: "Все семь бланков отношений подписаны рукой РОГИНСКОГО; на одном из бланков дата тоже написана рукой РОГИНСКОГО". На предложение ознакомиться с результатами экспертизы РОГИНСКИЙ ответил: "Я как человек, много занимавшийся рукописями, всегда очень скептически относился к почерковедческим экспертизам. Данные трех экспертиз в деле лишний раз утверждают меня в этом мнении".

Адвокат заявил ходатайство о перенесении слушания дела, чтобы он смог ознакомиться с вновь поступившими документами (ему дали их на 10 минут здесь же, в ходе судебного заседания). Суд отклонил его ходатайство.

Судья объявил, что поступили 4 международные телеграммы, и не зачитывая, приобщил их к делу.

По ходатайству адвоката суд приобщает к делу "справку-ходатайство" из 154 вечерней школы Московского р-на г. Ленинграда о прикреплении РОГИНСКОГО соискателем в Саратовский университет, план диссертации, справки об оформлении РОГИНСКОГО по договору на работу в качестве личного секретаря у Н.Г.ДОЛИНИНОЙ и Я.С.ЛУРЬЕ, справку о присуждении РОГИНСКОМУ медали за лучшую студенческую работу в 1969г., газету "Известия" от 17 апреля 1967г. со статьей "Иди со мной", в которой РОГИНСКИЙ упоминается как проблемный исследователь русской истории, письма Ю.ДАВЫДОВА и

Н.ЭЙДЕЛЬМАНА, характеризующие РОГИНСКОГО как перспективного ученого.

Прокурор в своей речи повторил все пункты обвинительного заключения и просил приговорить РОГИНСКОГО к 4 годам лагерей общего режима.

 

 

 

Из интервью А. Рогинского

<…>

Мы не начинали с нуля. У нас был "Архипелаг ГУЛаг" - один из самых важных пунктов нашей жизни.

Книга Солженицына построена вокруг одной идеи. Нам трудно было с ней полемизировать и трудно было согласиться. Александр Исаевич утверждает: когда-то была настоящая Россия, а потом вдруг свалились с неба большевики и овладели невинной душой русского народа. Порча коснулась всех, кроме тех, кто сохранил веру в Бога. Только они остались средоточием сопротивления и нравственности.

Любимая фраза Михаила Гефтера "все значительно сложнее" стала едва ли не нашим девизом. Мы не хотели вступать ни с кем в историософские споры и видели свою задачу в том, чтобы представить факты, прокомментированные факты. Уже в первом номере мы напечатали документы интеллигента с околокадетскими взглядами, православной монархистки, социалиста, правоверного коммуниста - мы были уверены, что только в этой полифонии можно будет услышать правду.

 

 

Из речи адвоката:

Товарищи! Сегодня мы разбираем дело, которое, я уверен, не залежится на полках архивов, не запылится, к нему часто и долго еще будут обращаться, изучать его; но и потом, когда оно наконец ляжет на архивную полку, когда-нибудь молодой историк (жест в сторону подсудимого) обратится к нему, и многое ему в этом деле будет непонятно...

Я думаю, что его многое будет в этом деле удивлять при оценке обстоятельств, при оценке обоснованности доказательств дела.

Подсудимый - молодой человек, который работал, приносил пользу обществу. Какое нам дело, какое дело суду до того, где опубликованы те или иные факты? Думаю, что мы будем исходить из существа дела, а не из того, где опубликованы эти документы, т.к. это не должно определять нашего отношения к этому делу.

...

... я хотел бы сразу указать, что дело Рогинского не может квалифицироваться по 196-й статье потому, что по ст.196 гражданин отвечает не за подделку любого документа, а лишь того документа, который сам непосредственно предоставляет право...

Адвокат, ссылаясь на правила работы в архивах и на показания свидетелей, объяснил, что "отношение" само по себе еще не предоставляет права работать в архиве.

... И потом - какую выгоду предоставляет этот документ - "отношение"? Ведь даже пропуск предоставляет только право на допуск в архив для работы. Тем более нельзя "отношение" считать документом, который дает выгоду, благо, льготу. "Отношение" ничего не предоставляет, то есть не предоставляет права работать с материалами, знакомиться с ними. И ни в коем случае не предоставляет материальных выгод.

Поэтому я считаю, что подделка этого документа ("отношения"), подписание его за кого-то не является уголовным преступлением. А чем же? Во всех этих архивных правилах сказано, что невыполнение этих правил - а я считаю, что здесь и было невыполнение этих правил - нарушение этих правил влечет за собой наказание административное, которое заключается в том, что исследователь исключается из числа читателей архива,

Подтверждением этого является приказ по ГПБ, на основании которого Рогинский был лишен права доступа в ОР ГПБ. Он и явился наказанием за то, что подписи в отношении были признаны поддельными - в течение года человек лишается права работы в архиве.

Я мог бы этим ограничиться и не касаться вопроса доказанности подлогов. Потому что если этот документ не является документом, подделка которого карается по закону, то подделка его не влечет уголовной ответственности. Поэтому можно было бы сразу просить об оправдании подсудимого. Но я хотел бы остановиться на доказанности эпизодов в отдельных частях.

Если говорить о доказанности, то, исходя из материалов дела, с которыми я ознакомился, 17-ти эпизодов преступления не было. В деле 7 эпизодов подделки, 10 - предъявления подложных документов. Рогинский мог просто не знать, что это подделки. Из этих семи эпизодов - эпизод с "Ознакомлением и публикацией" выходит за рамки обвинения по статье 196, а 3 других эпизода - в любом случае не могут быть доказаны, как "предъявление заведомо подложных документов". На основании чего считается доказанным предъявление Рогинским заведомо подложных документов?

Обычно в юридической практике по 196-й статье (подделка больничных листов, ордеров, дипломов) в большинстве случаев подделыватель и не имеет прав на права и льготы, которые дают эти документы. А Рогинский имеет все права на пользование архивами. Он человек, который "со стороны" стремится войти в архив для научной работы, в этом нет ничего предосудительного. К тому же он действительно связан с Саратовским университетом.

 

 

 

Из интервью А. Рогинского

<…>

Каждый номер "Памяти" - это была книга объемом 600-700 машинописных страниц. По стране обращалось поэтому немного экземпляров - столько, сколько мы сумели сами выпустить (только раз я видел номер, переписанный не нами). Не было ксероксов, не было типографий (единственный в СССР случай издания "на подходе к типографии" это было издание "Архипелага ГУЛаг", сделанное Звиадом Гамсахурдия в Тбилиси и распространявшееся затем в России).

"Память" переиздавалась на Западе; нашим представителем была Наташа Горбаневская. Много сделал для заграничного издания живший тогда в Париже наш друг Владимир Аллой, впоследствии создатель развившего традицию "Памяти" альманаха "Минувшее", который с успехом он издает сейчас в России.

Нам скоро стало тесновато в гулаговской теме, которой преимущественно были посвящены первые номера. Хотелось найти что-либо "положительное", что показывало бы пути выхода. Постепенно появилась культурная тематика, тексты об интеллигентских кружках после революции, публикации о кооперации, о других общественных инициативах.

Кстати, только тогда я начал всерьез задумываться о месте независимой общественности в жизни страны. Я занялся историей общественных организаций 1920-х годов, был потрясен их фантастическим количеством и разнообразием. Я выискивал в библиотеках и архивах упоминания об их деятельности, уставы, отчеты. Сами названия: "Общество любителей Вагнера", "Союз евреев-переселенцев", "Общество содействия бывшим военнопленным" - звучали для меня, как музыка. И все они были уничтожены. Мог ли я подумать тогда, что через 20 лет жизнь сделает меня профессиональным "общественником" и едва ли не экспертом по модной ныне теме "Развитие гражданского общества в современной России".

С каким любопытными людьми мы встречались! Помню старика, который называл себя "последним анархистом-безмотивником" и был поклонником Красных бригад. Помню одного из последних живых участников подпольного кружка литераторов - эстетов, которые в 1924 году собрались у кого-то в доме, чтобы отметить четырехсотлетие со дня рождения Камоэнса ("Ни один из нас не подозревал, что через неделю окажемся на Соловках").

Помню старушку-эсерку, которая шагая по комнате и жестикулируя, взволнованно повторяла: "Я противница террора, я противница террора. Я противница террора против социалистов".

 

 

...

Мы должны быть экономны не только в экономике, мы должны ценить способных людей. Может быть, именно этот человек, которого сегодня судят, натолкнется на пути выяснения тайн нашего прошлого, настоящего и будущего.

Я прошу суд вынести оправдательный приговор.

Пятый день (4 декабря)

Из последнего слова РОГИНСКОГО:

В "последнем слове" я считаю необходимым коснуться некоторых моментов, которые, хотя уже и возникали в судебном заседании, но возникали, с моей точки зрения, недостаточно, от случая к случаю. Между тем, без ясного о них представления вряд ли возможно дать более или менее объективную и объемную оценку моему "уголовному делу".

Формальные вопросы, например, вопрос о том, подпадают ли вменяемые мне в вину поступки под какую-либо статью УК РСФСР, я сейчас затрагивать не буду - здесь моя позиция полностью совпадает с позицией моей защиты. Равным образом я считаю излишним объяснять мотивы, по которым я воздержался от дачи показаний на следствии и в суде - такие объяснения неминуемо заставили бы меня высказывать предположения и о причинах моего ареста, и о том, почему против меня были выдвинуты обвинения по 196-й, а не любой другой статье УК, и о многом другом, связанном с механизмом возникновения настоящего процесса. Не буду я возражать и на обвинительную речь прокурора; логика его рассуждений, система доказательств напоминает мне логику обвинений тех лет, когда он формировался как юрист, т.е. тех лет, когда в советской юриспруденции господствовали идеи тогдашнего генпрокурора СССР Вышинского. Все это увело бы нас далеко в сторону от вопросов куда более важных и для многих, может быть, менее очевидных.

Вопросы эти лежат в основании разбираемого дела и в узком смысле могут быть сведены к проблеме взаимоотношения исследователя и архива, к тому - как попадает исследователь в архив и каковы условия его работы там.

Прежде всего - одно предуведомление. Архив для меня (я, конечно, имею в виду только литературные и исторические архивы) - естественное продолжение библиотеки, а архивные, неопубликованные источники ничем принципиально не отличаются от опубликованных, их можно рассматривать как случайно неопубликованные или пока неопубликованные. Я считаю нужным объяснить это сейчас, потому что среди людей, далеких от исторической науки, мне нередко встречалось немало искренне убежденных в том, что в архивах хранятся обязательно или сверхсекретные или кого-то, а может быть что-то, порочащие документы. И что поэтому в архив пускают только избранных, облеченных "особым доверием", и что так и должно быть.

Такое представление об архивах, конечно, совершенно ошибочно. Так же как прозвучавшая попытка подразделить документы на более важные или менее важные, более ценные и менее ценные. Каждый документ важен, каждый документ драгоценен как свидетельство нашего прошлого.

С необходимостью обращаться к архивам сталкивается каждый серьезный исследователь русского прошлого. И не обязательно профессионал, а часто и любитель, которому неопубликованные документы могут понадобиться и для самостоятельных изысканий и, например, как подспорье при работе над воспоминаниями. Допустим, какой-нибудь житель города захочет узнать историю своего дома. Он обратится к напечатанному, а потом захочет узнать подробнее в архиве, но как же ему туда попасть? То есть как же могут они - и профессионал, и любитель - получить доступ к этим документам?

Установления на этот счет более или менее одинаковы во всех хранилищах, Воспользуюсь поэтому находящимися в "деле" "Правилами для читателей ОРиРК ГПБ". Кроме читательского билета в библиотеку, чтобы получить право на занятия в отделе, требуется "ходатайство научных учреждений и организаций, в штате которых исследователь состоит или по заданию которых он работает, с указанием темы занятий". Значит, если вы не состоите в штате какого-либо исследовательского института или вуза и если к тому же эти учреждения не давали вам никаких "заданий" (странный термин "задание" в применении к научному учреждению) - то доступ в архив закрыт для вас.

Под эту категорию "не имеющих права" заведомо подпадает большинство историков и филологов с высшим гуманитарным специальным образованием. Что же делать им, работающим в школах, техникумах, экскурсионных бюро, районных библиотеках, технических издательствах? Или - точнее - тем из них, кто после окончания вуза хочет продолжать занятия наукой, если для их исследований необходимо изучение архивных документов.

Тут два выхода: или сразу позабыть об этой необходимости (так, увы, и приходится поступать многим), или попытаться выклянчить (пожалуй, наиболее точное слово) ходатайство для доступа в архив в инстанциях, которые могут такое ходатайство выдать.

 

 

Из интервью А. Рогинского

До этого момента [ареста в августе 1981 г. - ред. HRO.org] появились три номера "Памяти", а четвертый был готов к печати. Я увидел его уже по выходе из лагеря. Я немного работал над пятым номером, даже передавал еще через адвоката редакционные замечания. Но мои друзья как-то копались с изданием, и в результате пятый номер вышел только в 1984 году. Должен еще был выйти шестой номер (в двух томах), но после пятого их начали вызывать в КГБ и стали угрожать, что если они будут продолжать "Память", то я получу дополнительный срок. Угроза была вполне реальной, и они решили ждать моего освобождения. Потом по общему согласию все материалы шестого номера составили первые номера "Минувшего".

<…>

И вот весна 1988. Я слышал уже раньше, что возникла группа, собирающая подписи по вопросу о мемориале жертвам коммунистических репрессий. Оказалось однако, что эти люди хотят также собирать сведения, что они подготовили анкету для бывших узников. И вообще, их идея - это не только памятник, но и память - архив, музей, библиотека о репрессиях. Мы пошли к ним вчетвером: Лариса [Богораз], Саня [Даниэль], Сергей Ковалев и я.

Не скажу, чтобы они мне очень понравились. Технократы, не знали истории. Но с хорошими намерениями, симпатичные. Мы долго сидели с ними, я оставался дольше всех. Летом состоялась партийная конференция, на которой Юрий Афанасьев положил на стол Горбачеву подписи, собранные "Мемориалом". Под конец конференции генсек заявил, что памятник будет.

Началась длительная борьба за регистрацию "Мемориала", за организацию его научно-информационного центра.

<…>

Годы 1990-91 дали нам некоторую надежду на открытие архивов КГБ. Пока Ельцин боролся с Горбачевым за влияние на специальные службы, мы могли у них что-то отвоевать. Когда Ельцин победил - это постепенно кончилось, они снова почувствовали себя сильными. Приостановлен был процесс рассекречивания документов, который уже начал было исправно идти.

 

 

 

 

Но инстанции эти, как правило, отказывают. "Научные учреждения" - по той причине, что ваша тема не соответствует уже утвержденным его планам, да и почему, собственно говоря, оно должно просить за незнакомого или малознакомого человека, не имеющего к данному учреждению никакого отношения. К вузу, который вы в свое время закончили, вы теперь формально тоже не имеете отношения, и даже если вас там помнят и сочувствуют вашему положению, - и думать нечего получить ходатайство оттуда. Остаются, правда редакции. Но в специальных, академических редакциях действуют те же пружины, что и в "научных учреждениях". А популярным изданиям ваша тема, скорее всего, неинтересна: она для них либо не актуальна, либо слишком академична. И только изредка среди ответственных сотрудников таких редакций вам повезет встретить человека, вроде, например, ныне покойного заведующего отделом "Невы" В.Н. Кривцова (мне дорога его память), т.е. человека, интересующегося историей широко и бескорыстно, а не применительно к планам своего журнала, и который, может быть, даже захочет вам как-нибудь, на свой страх и риск, помочь. Но это - везение, а обычно вам отвечают, что соответствующим (историческим или историко-литературным) материалом редакция "обеспечена надолго вперед" (есть и такая формула у редакции). И, пройдя весь этот круг, испытав при этом массу малоприятных ощущений, - вы вновь оказываетесь перед выбором: или оставить мысль об архивах и обойтись опубликованными источниками, или бросить свою старую тему и начать новую, более соответствующую планам "научных учреждений", или прибегнуть к окольным путям, чтобы все-таки выполнить поставленную перед собой задачу. Например, попытаться получить ходатайство по теме, которая интересует какую-нибудь редакцию, и действительно этой темой заняться, надеясь параллельно познакомиться в архиве хотя бы с частью материала по вашей собственной теме. Конечно, такой способ сильно тормозит ваше исследование, но все же не исключено, что рано или поздно вам удастся его закончить. Ну, а если и окольные пути не помогли, если вам не удалось завязать никаких отношений с "научными учреждениями", журналами, издательствами? Тогда вы оказываетесь в тупике.

...

Я сейчас говорил о таких, как я, т.е. получивших высшее гуманитарное образование и, может быть, даже успевших в студенческие годы напечатать одну-две небольших статьи. Им все-таки удается иногда обосновать свое стремление попасть в архив. А как быть человеку, у которого специального образования нет, или - хуже того - у которого вообще нет никакого диплома? А занимается он, между тем, той же русской историей и знает ее, бывает, не хуже специалистов. И не для того ему нужны архивные материалы, чтобы писать диссертацию или статью в какой-нибудь журнал, а "просто так", чтобы прояснить что-то для себя. Пожалуй, что шансов попасть в архив у такого человека нет никаких.

Но, предположим, ходатайство вы получили и работа в архиве вам разрешена. Значит ли это, что теперь вам удастся изучить все необходимые документы? К сожалению, нет. В цитированных уже мною "Правилах" говорится: "Рукописи не выдаются, в случаях несоответствия их теме, над которой работает исследователь". Реализуется этот пункт так: каждое поданное вами требование рассматривается кем-либо из руководства архива, кто и решает, то ли на основании неведомых вам инструкций, то ли по собственному разумению, - выдать вам или нет просимый документ.

В моей архивной практике были, наверное, сотни случаев, когда мне отказывали в выдаче материалов.

В нынешнем судебном заседании вряд ли имеет смысл обсуждать, для чего понадобилось создание искусственной и часто непреодолимой преграды между исследователем и документом, чем вызвана эта засекреченность (иначе не скажешь) документов русской истории, но одно, мне кажется, очевидно: следствием системы "ходатайств", системы "специального хранения", "особого хранения", "ограниченного пользования", системы произвольного решения архивными администраторами, что выдавать, а что не выдавать исследователю - следствием всего этого является и сокращение работ, основанных на неопубликованных документах, и сужение круга изучаемых проблем, и отталкивание от науки людей, занимающихся ею независимо от утвержденных какими-либо инстанциями планов. И в конечном счете вся эта система мер по ограничению доступа к первоисточникам, к подлинной исторической информации создает удобную почву для неверного и даже намеренно извращенного истолкования русского исторического процесса. Система эта нуждается в изменении.

Я, конечно, не считаю, что в архив следует пускать каждого случайного человека или что рукописи следует выдавать человеку, не обладающему навыками работы с ними. Но это препятствие легко устранимо.

Ходатайства можно заменить собеседованиями, в которых легко выяснится компетентность желающего попасть в архив.

Умению обращаться с рукописями также обучить не трудно - для этого при архивах могут быть организованы специальные курсы. Кстати, это было бы полезно и 60 процентам профессиональных исследователей, с которыми я сталкивался в архивах.

Но что должно быть отменено решительно - это какие бы то ни было ограничения в выдаче материалов (кроме, конечно, особых случаев, перечислять которые сейчас нет нужды).

Ну, а применительно к разбираемому уголовному делу - только эти перемены создадут условия, в которых не будет места ни ухищрениям при унизительном выпрашивании ходатайств для доступа в архивы, ни попыткам получить этот доступ при помощи подложных ходатайств. Исчезнет, следовательно, сама возможность выдвижения обвинений, аналогичных тем, которые предъявлены сейчас мне.

 

 

Из интервью А. Рогинского

<…>

В 1992-94 гг. мы с моими друзьями-мемориальцами Никитой Охотиным и Никитой Петровым имели постоянные пропуска на Лубянку и почти свой кабинет там. Мы ходили туда день за днем, как на работу в бюро, просмотрели многие тысячи документов. Ничего из нашей экспертной работы не вышло. В государственные архивы передана малая толика бумаг - часть следственных дел реабилитированных. Все остальное - в том числе все нормативные и оперативные документы, вся внутренняя переписка остались в распоряжении Службы безопасности Российской Федерации. И ни один из регламентов доступа к разным видам документов КГБ, которые мы в те годы написали, не был никогда введен в действие.

<…>

Годы 1988-89 были в нашей стране годами борьбы за историю. Так много об этом говорили, писали! Я думал, что эта борьба глубоко проникло в общественное сознание. А теперь оказывается, что лишь коснулось его поверхности. Советско-российское сознание состоит из множества стереотипов. Нам казалось, что после падения коммунизма они исчезнут сами. Где там! Они только усилились. Что мы сделали в последние годы? Мы говорили: смотрите на те преступления, которые совершил советский режим... Мы издавали списки расстрелянных в разных городах, публиковали страшные документы, которым нельзя было не верить, устраивали Недели Совести и вечера памяти. К тому же наша работа - это только капля в волне трагических мемуаров, фильмов, публицистики.

И после всего этого дело доходит до местных выборов. И выигрывают на них, как правило, коммунисты. Вон, в Волгограде из 24 депутатов 22 - коммунисты. Но дело ведь даже не в коммунистах.

Мы боремся с тоталитарным анахронизмом, против войны в Чечне. Едем в самую гущу ужасных событий, пишем доклады, публикуем их. И все это, фу!.. На ветер.

Люди говорят: "Разумеется, мы против этой войны. Это плохо, когда гибнут люди, но вы, ребята, предатели, предатели русского народа".

<…>

Мы протестуем, когда мэр Москвы Лужков организует охоту на людей с Кавказа, на всех усатых брюнетов... И что? 95 процентов жителей столицы поддерживают Лужкова.

Что бы мы ни сделали, массовое сознание дает нам по морде. Этот материал (сознание) не поддается никакому штурму.

<…>

Не следует рассчитывать на быстрые изменения. Здесь не будет никакой демократии, пока не изменится сознание. А поэтому, как говорила Лариса Богораз: учить и просвещать, просвещать и учить. Просвещать учителей, просвещать правозащитников. Без надежды на большие успехи. Нормальная программа конца XIX века.

 

 

 

 

Мне кажется, что по этой последней причине именно данный суд должен обратить внимание Главного Архивного Управления и Министерства культуры, АН СССР, которым подчинено большинство архивов и рукописных отделов библиотек, на необходимость пересмотра некоторых пунктов правил, разработанных хранилищами рукописей для читателей. С просьбой сделать соответствующее представление я и обращаюсь к суду.

...

Наконец, последнее. В приказе по Публичной библиотеке одним из мотивов лишения меня читательских прав была названа публикация без ведома отдела рукописей нескольких писем из архива Дома Плеханова в "иностранном издании". Я не припомню случая, да вряд ли и был таковой, чтобы аналогичная мера была применена к какому-нибудь автору несанкционированной публикации в советском журнале. Но такова логика дирекции Публичной библиотеки.

С такой же логикой я столкнулся на следствии. Хотя, казалось бы, для обвинения по 196-й статье УК РСФСР должны быть равно безразличны (или, может быть, равно интересны) и советские, и и зарубежные публикации, но было очевидно, что именно зарубежные имеют для следствия какое-то особое значение. И вот еще раз я столкнулся с этой же логикой на суде, где свидетель Сенчура прямо указал, что ценность документа зависит от того, где он опубликован.

Достаточно сказать, что в предъявленном мне 10.11, при закрытии дела, обвинении цель моих архивных занятий была определена, как - цитирую - "публикация архивных документов в зарубежных изданиях", и только после моего замечания в формуле появилась вставка "и советских", перешедшая затем и в обвинительное заключение. Но при этом в Постановлении о передаче из моего "дела" в КГБ для

- цитирую - "рассмотрения и принятия соответствующих мер" части материалов (сборника "Память", изданного в Нью-Йорке, и переданного следствию Управлением по охране гос. тайн в печати, тетради с выписками и несколько книг) формула сохранилась в прежнем виде - только "зарубежные издания". Попытке обосновать мою причастность к ним была, как известно, посвящена специальная экспертиза, да и на допросах этот сюжет был едва ли не основным.

Я не буду здесь, как, впрочем, и в любом другом месте, обсуждать вопрос имел или нет я отношение к каким-либо публикациям исторических документов за рубежом. Я не стану говорить об этом вовсе не из-за стремления что-то скрыть. Просто для меня публикации в отечественных изданиях не противопоставлены публикациям за границей. Документ, точно воспроизведенный и беспристрастно откомментированный, остается документом вне зависимости от того, где и кем он опубликован, потому что существует единая русская культура, существуют исторические и литературные архивы, являющиеся достоянием этой культуры. И только свободное изучение этих архивов и свободная их публикация помогут нам узнать правду о нашем прошлом.

Таково мое отношение к основным вопросам, поднятым на суде.

Последнее. Мне хочется выразить чувство глубокой неловкости перед прошедшими в этом "деле" свидетелями, уважаемыми учеными и коллегами В.В.Пугачевым, Я.С.Лурье,

Б.Ф.Егоровым, Л.И.Бучиной, Т.П.Матвеевой, С.А.Лурье.

Мне также больно за все то, что пришлось пережить в связи с этим делом человеку, которого я мало знаю лично, но очень уважаю, бывшей заведующей ОР ГПБ И.Н.Курбатовой, которой я приношу, прошу ей это передать, свои глубочайшие сожаления.

Далее, благодарности друзьям, близким. Эти дни были праздником для меня, потому что я видел не праздную толпу, пришедшую на спектакль, а по-настоящему близкий мне круг людей.

Я прошу простить мне мою, возможно, не вполне вразумительную речь, но условия жизни, в которых я нахожусь в последнее время, - 9 человек на 8 квадратных метров, - не способствуют сосредоточению мыслей.

Пожалуйста, не волнуйтесь за меня. Скоро мы сможем писать друг другу письма. И вообще, время быстро летит...

Суд признал РОГИНСКОГО виновным по всем "эпизодам" обвинения и приговорил его к 4 годам лагерей общего режима.

В конце декабря Ленинградский городской суд, рассмотрев кассационную жалобу, оставил приговор без изменения.

*****

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ
ВЫПУСК ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТЫЙ

30 июня 1982 г.

Арсений РОГИНСКИЙ (суд - Хр.63) отбывает наказание по адресу: Коми АССР, Княжпогостский р-н, пос. Вожаель, учр. АН-243/2.

 


В публикации использованы фпагменты интервью Арсения Рогинского, подготовленные Петром Митцнером для польского исторического журнала Karta

Полный текст интервью с Арсением Рогинским будет опубликован в Российском историческом и правозащитном журнале "Карта"

Редакции портала HRO.org и Российского журнала "Карта" сердечно благодарят Александра Черкасова, Бориса Беленкина, Галину Бувину из общества "Мемориал" и Габриэля Суперфина из Восточноевропейского института при Бременском университете за помощь в подготовке данной публикации