Как одолеть человека с плакатом

В то время, как любители иллюзий пребывали (и пребывают) в ожидании "оттепели", московские власти реагируют на условную смену власти по-своему. Нервозное усиление — так, наверно, можно назвать их реакцию на оппозиционную активность граждан. На разгон мирных гражданских акций власти бросают такие силы милиции и ОМОН, каких в жизни нам не увидеть в местах совершения реальных преступлений.

Пока поджигатели и любители ночных грабежей чувствуют себя в безопасности, силы московской милиции направлены на то, чтобы избавить взор своего начальства от человека с плакатом в руках.

А префектура столицы озабочена тем, как бы поменьше оппозиционных мероприятий разрешить. Для этого любой предлог годен.

На минувшей неделе власти Москвы не разрешили пикет в защиту политзаключенных в Новопушкинском сквере, придравшись к такому пункту в поданной заявке, как сбор подписей. Поскольку Новопушкинский сквер является пока одной из немногих площадок, где власти милостиво разрешают помитинговать, организаторы пикета не стали всматриваться в бумагу, которую молча протянула секретарша в окошечке префектуры.

Тем более что во время подачи заявки их заверили устно, что пикет будет разрешен, и они успели оповестить об этом общественность. Завуалированный отказ в коварном листке обнаружился лишь тогда, когда плакаты были развернуты и столик для сбора подписей установлен.

В мгновение ока стражи порядка выставили целый отряд милиции против горстки людей с плакатами, и только в первом часу ночи задержанных выпустили из Тверского отделения милиции, продержав «нарушителей» вдвое дольше, чем допускается по закону.

Но это — цветочки в сравнении с тем истерическим фонтаном, который бил, не иссякая, в канун инаугурации нового президента. Власти в те дни, похоже, вообще позабыли, что есть на свете такая штука, как законы. Без всякой причины десятки людей были схвачены на улице и подвергнуты различным срокам административных арестов, причем многие из них, похоже, не имели и намерения митинговать, то есть схвачены были впопыхах, по ошибке.

Стояние Сурена Едигарова

Сурен Едигаров был свидетелем задержания и осуждения Олега Козловского — активиста общественного движения «Оборона». Он видел, как Олег мирно шел по бульвару по направлению к Чистым прудам, как набросились на него без предупреждения неизвестные в штатском и затащили в машину, как потом на суде сотрудники ОМОН откровенно лжесвидетельствовали, будто в момент ареста Олег размахивал плакатами, выкрикивал лозунги и не реагировал на их замечания.

Он видел и то, как судья, проигнорировав видеозаписи события, как по не совпадающим друг с другом ложным показаниям сотрудников ОМОН приговорила Козловского к административному аресту сроком на 13 суток.

Два дня Сурен хлопотал, обеспечивая необходимыми передачами более 20 человек из задержанных, а 9 мая вышел рано утром к подножию памятника Пушкина с плакатом: «Лжедмитрий, с днем победы!». В десятом часу утра его задержали и посадили в КПЗ Тверского отделения милиции на двое суток. Там он объявил голодовку, сообщив, что будет держать ее, пока не освободят Олега Козловского. Сам Олег объявил свою голодовку 7 мая, сразу после суда.

Как только Сурена освободили, он стал регулярно выходить к зданию ГУВД на Петровке 38 с плакатом: «Свободу Олегу Козловскому!»

Сурен Едигаров

Поясню для тех, кто не знает. За минувшее восьмилетие были приняты специальные законы о митингах и демонстрациях, которые ограничили, как могли, возможность граждан митинговать, утвердили сложную процедуру согласования пикетов с местными властями, оговорили большое количество присутственных мест, где нельзя стоять с плакатами, и дали властям широкие права на пресечение неугодных пикетов и митингов.

Но одно маленькое право послушные законодатели оставили все-таки неизменным — право граждан на одиночный пикет. Согласно новым законам власти не только не вправе запретить нам стоять в одиночку с плакатом там, где мы сочтем нужным, но и охранять обязаны. И если у них вдруг возникнут вопросы, претензии или желание пригласить пикетчика в отделение для беседы, они это могут сделать не раньше, чем тот завершит свою акцию. Если, конечно, в плакате не содержатся оскорбления и ругательства, и сам пикетчик стоит и помалкивает. В противном случае забирать можно сразу.

Это положение закона Сурен Едигаров неутомимо разъяснял московской милиции с тех пор, как стал выходить к зданиям силовых ведомств в защиту без вины арестованных. Власти просто не знали, что делать с ним, когда он требовал свободы осужденному на 5 суток Гарри Каспарову у ворот Петровки, 38. Выведенный из себя заместитель начальника МОБ ОВД «Тверское» подполковник Коновалов тогда собственноручно нанес Сурену телесные повреждения вплоть до сотрясения мозга. Сурен написал заявление, и дело по обвинению подполковника в нарушении должностных полномочий до сих пор находится в стадии следствия.

Второй раз нервозные стражи порядка жестоко избили Сурена в ОВД «Якиманка», когда он стоял у здания Минюста в защиту Максима Резника. Сурен провел больше недели в больнице с сотрясением мозга .

И вот Сурен опять оказался у ворот Петровки, 38, требуя, на этот раз, свободы Олегу Козловскому. 12 мая сотрудники милиции и ОМОН несколько раз его задерживали и отвозили в отделение милиции, набрасываясь на него силами целого наряда плечистых молодцев и таща по земле. Но как только его выпускали, он снова шел к зданию на Петровке. В конце дня Сурен подал в милицию заявление с просьбой обеспечить общественный порядок в период его одиночного пикетирования.

Ответ прозвучал своеобразно. На следующий день, примерно в половине десятого утра, Сурен Едигаров был вновь задержан сотрудниками правопорядка у проходной ведомства на Петровке и доставлен в отделение, где на него в спешном порядке был составлен протокол. В протоколе значилось, будто бы Сурен... ругался матом, приставал к прохожим и не реагировал на замечания милиции. Такая наглая ложь даже судью смутила. Она отказалась рассматривать дело по ст.20.1 административного кодекса о отправила протоколы на доработку.

На следующий день Сурен отправился в судебный участок от отделения милиции пешком в сопровождении оперативного сотрудника, который нес материалы «дела». По дороге они мирно беседовали. Ознакомившись с сутью дела, судья опять отказалась его рассматривать и вновь предложила «доработать протоколы». Оперативник, сопровождавший Сурена, с досадой пробормотал: «Не буду я дорабатывать этот бред». На том и расстались.

14 мая забирать Сурена подъехал целый автобус с сотрудниками ОМОН. В суете они даже не побеспокоились создать бутафорную видимость закона. Проезжая мимо Страстного бульвара, они посадили в автобус своего сотрудника и объявили, будто он был на Петровке, 38 рядом с Суреном и держал плакат, посему акция была «массовой». Протоколы на этот раз составили в милиции настолько тщательно, что мировой судья признал оперативника виновным (!) в несанкционированной акции, а вопрос с Суреном оставил без рассмотрения.

15 мая власти были более предусмотрительны. Они подослали к Сурену провокатора с плакатом. Им оказался молодой парень, якобы из Рязани, по фамилии Киселев, из организации, как он признался, «Россия молодая». Суд признал Киселева виновным в несанкционированном пикете, а вопрос с Суреном опять отправил на доработку. Всего в тот день Сурена задерживали трижды.

На следующий день рано утром Сурен Едигаров опять стоял у проходной Петровки, 38. Его опять задержали, отвезли в милицию и через некоторое время выпустили. И он опять оказался у проходной Управления. В тот день на него уже не составляли протоколов, его просто приглашали в отделение на беседу. В середине дня его опять отвезли в милицию, и начальник отделения Пауков долго беседовал с ним на самые разнообразные темы, рассказывая о погоде, о своих детях и внуках, оттягивая время и уговаривая больше на Петровку не выходить.

Я не могла больше спокойно слышать обо всем об этом. В свое время Сурен первым поддержал нашу голодовку в защиту Василия Алексаняна. И наблюдать в бездействии его нынешнюю одиночную голодовку с постоянными задержаниями и судами было уже невыносимо.

Я объявила, что присоединяюсь к голодовке Сурена Едигарова, и с 16 мая прекратила прием пищи. Когда мне надоело отвечать на телефонные звонки всему хору осуждавших меня доброжелателей, я направилась с плакатом к зданию УВД на Петровке. Там я увидела воочию то «торжество» милицейской «законности», которое ежедневно испытывал на своей шкуре неутомимый Сурен, и не могу удержаться, чтобы в деталях все это не изложить.

Фарс без репетиции

В пятом часу дня я подошла к проходной московского ГУВД и развернула плакат «Свободу Олегу Козловскому!», встав спиной к ограде известного ведомства на Петровке.

Люди мирно проходили мимо, некоторые спрашивали, кто такой Олег Козловский, и я коротко отвечала. Два человека восточного вида — то ли служащие Петровки, то ли ее посетители, беседовавшие неподалеку, — посоветовали мне встать еще ближе к проходной, чтобы видна была доска с названием ведомства, если кто захочет сфотографировать.

Минут через 15 я увидела приближающегося ко мне слева вдоль ограды худого, плохо одетого мужчину с рябым лицом и с плакатом в руках. Когда он был уже совсем близко, я свернула свой плакат и отошла в сторону, а человек развернул небрежно выполненную на листе ватмана надпись: «Свободу Олежке Козловскому!»

За ним подоспел другой гражданин с фотоаппаратом, упитанный и одетый вполне респектабельно. Он сфотографировал меня, сфотографировал «пикетчика» и дал ему знак свернуть плакат. Я отошла на ощутимое расстояние и снова развернула свой плакат. Мой непрошеный «напарник» — за мной. Я — от него в другой конец ограды, снова разворачиваю плакат. Он снова становится рядом, разворачивает свой плакат, я убираю плакат и отхожу в сторону, и он опять сворачивает свой.

На мои многократные просьбы прекратить мне мешать, «пикетчик» лишь нагловато улыбался. В какой-то момент я зашла на проходную милицейского ведомства и пожаловалась на нарушителя общественного порядка. Дежурный дал понять, что ему нет до этого дела.

Так мы и ходили вдоль ограды — я от провокатора, он за мной.

Наконец к нам подошли два сотрудника ОМОНа в пятнистой камуфляжной форме, которых я давно уже наблюдала издалека: они дежурили на той самой точке возле троллейбусной остановки, откуда приблизились ко мне и непрошеный напарник, и сопровождавший его гражданин в штатском с фотоаппаратом. ОМОНовцы строгим голосом сделали выговор мне и якобы ему и предложили уйти, «а то плохо будет». Особенно картинно они хмурили брови на моего «напарника», как актеры в плохой игре. На мою просьбу воздействовать на провокатора, они усмехнулись и сказали, что не видят разницы между нами и не знают, кто из нас кому мешает.

Фарс продолжался. Устав уходить от назойливого «пикетчика», я в досаде сказала ему нечто не свойственное мне: «Было бы у вас лицо не такое отталкивающее, я, может, и постояла бы рядом с вами и вашим плакатом». Как ни странно, пожелание мое как будто было услышано. «Пикетчик» вместе со своим «фотографом» удалились!

Я даже какое-то время постояла с плакатом спокойно. Но вот от той же остановки, где все также дежурили сотрудники ОМОН в камуфляже, ко мне стал приближаться все с тем же плакатом уже другой «пикетчик»! И хоть бы вправду, более приличный на вид, а то ведь, ровно все то же: выражение нагловатой пустоты, тупая улыбочка.

Провокаторы

Фарс разыгрался с новой силой. Я разверну плакат в одной точке ограды — этот возникает рядом со мной. Я от него в другую сторону, только плакат разверну — он опять рядом.
«Прекратите срывать мне акцию!», — говорю.
«Это вы мне мешаете», — отвечает.
«Сколько хоть вам заплатили за это?», — спрашиваю.
«Вам тоже, небось, заплатили», — отвечает.

Наконец нас обоих забрал наряд милиции у самой проходной Московского ГУВД.

В машине мой «напарник» заметно приуныл. Особенно смутился, когда я его назвала подельником.

Рассказал, что ему 35 лет, что он родом из Сумской области и живет в поселке Рабочий Севского района Брянской области. В Москву он приехал подработать и устроился в рекламное агентство «Дракон» на Пушкинской стоять с рекламным щитом на улице. В конце рабочего дня к нему подошел незнакомый человек с фотоаппаратом и предложил 100 рублей за двадцатиминутную нехитрую работенку, и Александр (так звали моего «подельника») бесхитростно последовал за «работодателем».

«Пока денег не вижу, а вижу только вот что...» — уныло произнес он.

В отделении я щелкнула вспышкой фотоаппарата и вживе увидела то, о чем до сих пор только читала. Ко мне подошел плотный милицейский чин и, наставив в мою сторону автомат (вполне возможно, что заряженный), стал требовать немедленно стереть кадр — сейчас же, при нем, чтобы он видел.

Потом мы с моим «подельником» долго, в течение трех часов сидели за железной дверью спецприемника, рядом с «обезьянником» (хорошо хоть, что не внутри). Там было накурено, душно и не было окон. Милиционеры ходили мимо взад-вперед, изъясняясь друг с другом исключительно матом и грубыми окриками. От дыма и духоты у меня вскоре сильно разболелась голова. Мне постоянно звонили, и я отвечала на звонки.

В какой-то момент мне и провокатору дали два одинаковых бланка с надписью «Объяснение». Парень стал заполнять бланк так уверенно, будто ему не впервой. Внес все свои данные и коротко написал, что стоял с плакатом потому, что ему пообещали 100 рублей.

Я же сидела над объяснением в недоумении. В бланке есть определенные графы: верхнюю явно должен заполнить тот, кто допрашивает, указав свою фамилию и должность. Остальное тоже, собственно, должен бы заполнять он. И, записывая что-либо в графу «по поводу заданных мне вопросов поясняю следующее», нужно прежде все-таки услышать сами вопросы. Не телепат же я, в конце концов. Я, может быть, вообще не понимаю, за что меня сюда привезли.

Но увы — наши власти, видно, хотят, чтобы мы были телепатами. «Сами знаете, за что...» — часто мы слышим от них. И поди докажи, что не знаешь. Или: «сознавайся, хуже будет...». А в чем сознаваться? Что именно интересует представителя правопорядка?

Может, установка у них такая — развивать интуицию граждан. Или уровень подготовки такой, что не умеют они сформулировать, что же именно их интересует, и на какие именно вопросы им ответы и объяснения нужны. А тут еще, к тому же, — плакаты. Пикет, понимаете ли. Кто их, этих пикетчиков, разберет...

Когда милиционеры убедились, что я не буду заполнять бланк «по интуиции», дежурный милиционер, сидевший ко мне спиной, небрежно вписал, наконец, свои данные и фамилию в верхней графе листа. Но почерк его оказался настолько неудобочитаемый, что я переспросила фамилию. Он не отвечал, словно фамилия его составляет государственную тайну. Я продолжала сидеть над чистым листом бумаги молча, прерываясь, впрочем, то на телефонные разговоры, то на чтение книги, то на разговоры со своим «подельником».

В какой-то момент из дома мне позвонили мои дети и сказали, что написали уже плакат «Свободу Елене Санниковой!» и готовы вместе с отцом ехать к отделению.

«Плакат буду держать я, меня не заберут!» — гордо произнес мой восьмилетний сын Гриша. «Скажи им еще, что ребенка-инвалида мы тоже с собой возьмем!» — добавил вдогонку муж.

Я попросила все-таки своих домашних чуть-чуть повременить, потому что видела, что милиционеры сами уже торопятся поскорее оформить бумаги и поскорее от меня избавиться, так как к ним без конца обо мне звонят.

Дежурный дал мне, наконец, подшитые материалы «дела» с рапортами и показал графу со своей фамилией. Там уже более разборчивым почерком было написано: лейтенант милиции Айнетдинов. Я заполнила свои данные, но перед графой «по поводу заданных мне вопросов...» остановилась. Я ведь так и не дождалась вразумительных вопросов, и следовало бы мне продолжать сидеть над этим листом в ожидании их, либо вообще отказаться от объяснений.

«Пишите все, как было, что считаете себя правой», — буркнул, проходя мимо, один из дежурных, и мне уже надоело принципиальничать. Я коротко написала, что пришла провести одиночный пикет в защиту несправедливо арестованного, и ко мне был подослан незнакомый мне человек.

Заполняя лист, я заметила на столике дежурного бумажку, в которой, очевидно, содержался ответ на запрос о «преступном» прошлом задержанных: «Александр Ворожбит — данных нет; Елена Санникова — судима, ст. 70, агитация». О том, что этой статьи давно уже нет в уголовном кодексе, пометки не было.

Полчаса спустя мне показали материалы «дела». В нем отсутствовало мое «Объяснение». Я указала им на это, и меня спросили, куда же я его дела. Даже в сумку хотели залезть. Я посоветовала им получше посмотреть у себя. Дежурный ушел за перегородку, и вскоре совместными усилиями стражей правопорядка, под перебранку и мат, утерянный документ был найден и подшит к делу.

Мне дали расписаться в уведомлении о приглашении в участок мировых судей и отпустили.

Табачный угар и непрерывная матерная брань между людьми в погонах сотворили с моим не привыкшим еще к голоду организмом непредвиденное. Головная боль усилилась так, что я сомневалась уже, доеду ли до дома, а когда доехала наконец, «скорая помощь» констатировала гипертонический криз.

Лежа на диване и приходя в себя, я пришла к неутешительным выводам. Во-первых, если ты имеешь врожденную привычку на вопрос «как дела?» отвечать исключительно «все хорошо», даже если висишь в этот момент над пропастью, все же надо делать исключение в той ситуации, когда ты задержан по политическому мотиву. В этом случае, если головная или сердечная боль нарастает, надо сказать об этом, отвечая на телефонные звонки, а не делать вид, будто у тебя и впрямь все в порядке.

А во-вторых... Если для того, чтобы задержать неугодного пикетчика, власти устраивают балаганный фарс, комичный мини-спектакль с привлечением второпях нанятого «актера», значит, признают они все-таки, что закон не на их стороне. И если так сильно нервирует их какой-то одинокий плакат у ворот их ведомства, значит, чувствуют они за собой грешки посерьезнее, чем незаконный «разгон» законного пикета.

И один в поле воин

На следующее утро Сурен Едигаров продолжил одиночное пикетирование Петровки, 38. Его опять привезли в отделение на беседу с начальником Пауковым, и на этот раз Сурен дал ему обещание не возвращаться на Петровку, поскольку в тот день Сурен должен был участвовать в конференции.

18 мая, несмотря на воскресный день, власти опять не дали ему спокойно постоять у ворот ГУВД и опять задерживали. Несколько раз его пытались затащить в свою машину сотрудники УБОП. «Попытка похищения» – так он назвал их действия. (Важно: УБОП — это управление по борьбе с организованной преступностью!)

В понедельник, 19 мая, Сурен в 8 часов утра вновь пришел с плакатом к проходной Петровки. Затем милиционеры пригласили Сурена в отделение для беседы (наверно, провокатора с плакатом еще не успели подготовить). Начальник отделения Пауков взял паспорт Сурена, положил себе под бумаги и стал с ним беседовать о погоде, природе и внуках. Опять уговаривал уйти и на Петровку не возвращаться. Сурен обещания не давал и просил вернуть ему паспорт. Начальник попросил подождать в коридоре.

Сурен ждал-ждал да и пошел на Петровку. Встал с плакатом, постоял минут 15. Подъехали сотрудники УБОП и... просто выхватили у него плакат и убежали. Сурен преследовал их метров 200, но не догнал. Все-таки десятый день голодовки...

Он вернулся к проходной и развернул другой плакат. Выхватили и его. Плакаты кончились, Сурен достал полиэтиленовый пакет с надписью: «В фарсе выборов не участвовал» и вернулся к проходной. Потерявшие терпения УБОПовцы в штатском набросились на Сурена и даже затащили в машину, но он выпрыгнул из нее, вернулся к проходной, вызвал по мобильному милицию и попросил задержать неизвестных в штатском, которые напали на него, отняли плакат (ограбление) и пытались увезти на машине (похищение).

Милиционеры сказали, что не могут никого задержать без его заявления, и Сурен поехал с ними в милицию — писать заявление. За этим занятием я и застала его, зайдя в отделение «Тверское».

Дежурный прапорщик принял заявление в окошечке, и сказал, что одной бумаги мало, нужны две бумаги. И дал бланк объяснения, такой же, как я заполняла накануне. Сурен не смутился отсутствием фамилии допрашивающего и, заполнив графы о своих данных, повторил текст своего заявления, в деталях описывая «подвиги» неизвестных в штатском. По ходу дела он сетовал, что нет больше плаката, и написать не на чем. Тут на мобильный мне позвонила подруга, и я пересказала ей сетования Сурена. У нее на работе оказался хороший фломастер и лист ватмана, и она обещала по пути с работы все это в милицию занести.

Сурен пошел отдавать заявление дежурному, я стояла рядом. Вдруг какой-то прапорщик, подойдя к дежурному, увидел Сурена: «Ты опять здесь! Теперь-то зачем?» Сурен вкратце рассказал о сути заявления. «Ты что, совсем замучить нас хочешь!» Нет-нет, слово он употребил совсем другое, это я так перевожу — «замучить». Потом из него посыпалось множество других слов, которые тоже требуют перевода. Ну, язык у него такой, у этого человека в погонах. Я не выдержала и сделала ему замечание, указав и на то, что некорректно мужчине так изъяснятся в моем присутствии. Он грубо, но без особой злости ополчился на меня: мне-то, мол, что до того, и вообще, он не со мной разговаривает.

Отдав заявление и получив квиток, Сурен пошел к начальнику за паспортом. В это время пришла моя знакомая с листом ватмана и фломастером, и я позвонила Сурену на мобильный. Он вышел, вниз, разложил лист ватмана на милицейском столе и стал писать плакат. Дежурный указал ему на дверь. Сурен пояснил, что начальник запретил ему выходить за пределы отделения.

Когда плакат «Свободу политзаключенным!» был готов, мы пошли к начальнику отделения вместе с Суреном. Я поздоровалась с Пауковым, представилась экспертом правозащитной организации и спросила, почему он забрал и не отдает чужой паспорт.

«Я разве забирал у тебя паспорт?!» — возмутился Пауков. И вновь предложил Сурену и мне заодно посидеть, подождать в коридоре. К нему уже и секретарша приблизилась со стопочкой других неотложных дел. Но мы не уходили, и Пауков нехотя отдал паспорт Сурену.

Возвращаясь на Петровку, Сурен заклеил рот синим скотчем во избежание обвинений, будто он ругался матом. И занял свое привычное место у проходной ГУВД. Я наблюдала происходящее, стоя поодаль. Минут 20 пришли спокойно. Но вот появился молодой человек в красной футболке с решительным видом — не чета моим недавним «напарникам»: молодой, подтянутый, спортивный. В руках он держал плакат: «Свободу Олегу Козловскому!»

Сурен свернул плакат и пошел от непрошеного напарника вдоль ограды. Парень — за ним. Сурен — обратно. Провокатор не отстает ни на шаг. Сурен стал ходить зигзагами вокруг милицейских машин в надежде отвязаться от назойливого шпика. Тот — за ним. Кто-то из прохожих спросил, кто такой Козловский. «Он сидит, мы считаем, что он несправедливо сидит» — бодро ответил «напарник», едва поспевая за Суреном.

Вскоре подъехал наряд милиции, и обоих отвезли в отделение.

Полагая, что Сурену предстоит пробыть в милиции минимум 3 часа, я купила минеральной воды (за всеми этими приключениями Сурен на 10-й день голодовки и воду пить забывал), свежие номера «Новой газеты» и «Нью-Таймс» (чтоб сидеть не было скучно) и направилась в отделение. Там я застала Сурена, оживленно беседующим с провокатором. Выяснилось, что парень - из молодежной прокремлевской организации.

Вдруг сотрудники милиции вернули Сурену паспорт и сказали, что он свободен. Их как подменили — милиционеры прощались с Суреном, как с хорошим знакомым, приветливо улыбались. Видно, и вправду обрадовались тому, что начальство дало им команду «вольно».

«Они ведь тоже люди, должны же понять, что я прав», — говорил Сурен, когда мы направлялись вдоль стен петровского монастыря обратно к ГУВД. Рабочий день подошел к концу, и Олега Козловского вот-вот должны были освободить после 13 суток ареста.

Мы не знали, откуда его будут выпускать и подошли к проходной со шлагбаумом на задворках ГУВД. Дежурный посоветовал навести справки в бюро пропусков. Сурен остался ждать у шлагбаума, а я пошла вдоль забора по Колобовскому переулку. Я обнаружила ряд всевозможных контор и служб, относящихся к Петровке, 38. От одного подъезда меня направляли к другому, и так я прошла изрядное расстояние вниз по переулку, а затем снова пошла вверх по другой стороне, где и оказалась приемная (уже закрытая), и еще множество каких-то служб и контор. И нигде мне ничего толкового так и не сказали.

К Сурену подошли друзья Олега, также не знавшие, где его встречать. Дежурный у шлагбаума требовал, чтобы они отошли подальше и не нервировали его начальство, а по телефонам дежурные посылали нас от одного ведомства к другому, отказываясь сообщить, когда и где выпустят Олега. Друзья ждали его в трех точках Москвы, откуда могли его выпустить, и нигде ничего определенного выяснить не могли.

В конце концов Сурен пошел к центральной проходной и, не добившись вразумительного ответа от дежурного, опять развернул плакат: «Свободу политзаключенным!». Улица была уже пуста, милицейские машины разъехались, пост ОМОНа, оберегающего ведомство от людей с плакатами, снят.

Когда я уже подъезжала к дому, мне сообщили по телефону, что Олег Козловский уже на свободе и впору снимать голодовку.

Олега зачем-то увезли с Петровки окольными путями и выпустили где-то на Баумановской. Истощенного двенадцатидневной голодовкой под арестом, действительно нуждавшегося в том, чтобы его встретили...

Несчастные власти и несчастная страна... И вправду, как им жить старыми понятиями в новое время? Они сами становятся соучастниками хулиганских выходок — законные представители власти одной из ведущих мировых держав...

Елена Санникова
май-июнь 2008