Памяти Всеволода Васильевича Чеусова

6 ноября 2007 года на 88 году жизни ушел от нас Всеволод Васильевич Чеусов.
Харбинец, узник Озерлага, Всеволод Чеусов был одним из самых активных членов Братского историко-просветительского и правозащитного общества "Мемориал".

 

 


Арестованный в 1945 году в Харбине, Всеволод Чеусов 11 лет провел в ГУЛАГе. После своего освобождения, остался жить в Вихоревке, работал на построенной им и другими узниками Озерлага железной дороге.

В августе 1976 года Всеволод Чеусов стал инициатором проведения регулярных (каждые пять лет) встреч бывших узников Озерлага. Первые массовые встречи в Вихоревке проходили полулегально, под видом празднования дня рождения Всеволода Чеусова. Последняя встреча, посвященная пятидесятилетию массового освобождения узников Озерлага, состоялась в прошлом году при поддержке городских властей и комитета социальной защиты.

Всеволод Чеусов создал и возглавил Ассоциацию бывших узников Озерлага. В 1989 году стоял у истоков Братского общества "Мемориал" и до последнего времени являлся членом Совета организации.

Всеволод Чеусов постоянно встречался со школьниками и студентами, активно участвовал в исследовательских и просветительских проектах, направленных на увековечивание памяти жертв политических репрессий.

Мы навсегда сохраним память о нашем друге, замечательном и мужественном человеке Всеволоде Чеусове.

 

Всеволод Чеусов

 

Всеволод Чеусов со школьниками

 

Всеволод Чеусов со школьниками Братска

Всеволод Чеусов

"Три жизни: на воле в рабстве и крепостничестве"

1. Счастливые детство и юность.

Вот так, как в заголовке я написал, и сложилась моя жизнь, - сначала она была привольной, интересной и очень увлекательной, та жизнь счастливого детства и юности. Потом неожиданно попал я в рабство, буквально в какой-то особый мир ни на что более не похожий, где были свои, особые законы, исковерканные нравы и поведения людей. Ну вот, а после освобождения пришлось продолжить жизнь в советском обществе холопского социализма, как жили когда-то крепостные крестьяне.

Мне уже больше восьмидесяти лет и за эти годы столько сложилось в моей биографии, столько бывало всякого и со мной и с народом и со страной, так что можно свободно писать исторические статьи и даже книги о прошедшем ХХ-ом столетии.

Но я не писатель и не задаюсь большими темами, а хочу рассказать о себе и естественно о родных и окружавших людях во всех важных и не очень событиях, в годы моих трёх жизней. А поскольку родился я в городе Харбине, потому считаю, что надо начать рассказ о жизни в той стране – Китае.

Когда Россия строила Транссибирскую магистраль, чтобы выйти на незамерзающие порты восточных морей, министр финансов С.Ю.Витте предложил идею и план прохождения железной дороги через территорию Маньчжурии (тогда три восточных провинции Китая), сокращая на 1000 вёрст длину пути. В 1896 году договор был подписан и началось строительство, причём вся территория получила право экстерриториальности, т.е. на ней были обычные институты русской административной системы, суд, полиция, охрана и пр.

Благодаря дороге в Маньчжурии возникли новые города: Харбин, Маньчжурия, Дальний, Порт-Артур и другие, а её 107 станций превратились в крупные процветающие поселки, в которых жили и работали служащие дороги. 1 июля 1903 года дорога пущена в регулярную эксплуатацию, длиной 2500 км. и общем числом служащих почти 40 тысяч, а Харбин стал сердцем КВЖД.

Маньчжурия располагала богатейшими природными ресурсами. Значительная часть её была покрыта девственной тайгой, богатой ягодой, пушным зверем, птицей, а реки кишели рыбой. И климат мягкий, два месяца зима со снегом и морозами, а затем яркая весна и с мая уже мы купались в Сунгари-реке. Так что можно представить какие только увлечения предлагала природа людям.

Ну вот, а теперь о себе. Родился я, как уже сказал, в Харбине, 28 августа 1920 года. Отец мой, Василий Иванович Чеусов, родом из крестьян Усть-Сысольска (ныне Сыктывкар, столица Коми), после долгой военной службы сверхсрочника во Владивостоке, в 1912 году приехал в Харбин и поступил на службу на КВЖД, счетоводом 8-го околотка пути, что у моста через Сунгари, где невдалеке мы и жили. Мы – это папа, мама, я и братик Вадим.

Папа обладал прекрасным баритональным басом и постоянно пел в церковных хорах и, хотя не имел музыкального образования, но природные данные, упорная работа над собой позволила ему достичь высокого уровня и признания в артистических кругах и среди поклонников вокала. И естественно он был приглашен в состав оперы, сезонов 30-го, 31-го годов в Желсобе, где пел все ведущие басовые партии оперных постановок.

Иногда он брал меня с собой за кулисы (мне было10-11 лет), и я хорошо помню его в гримах – Радамеса (Аида), Сусанина (Жизнь за царя), Мефистофеля (Демон), кузнеца Вакулы (Черевички), мельника (Русалка) и многих других. А сколько нам с братом довелось прослушать арий, романсов, песен, баллад, которые он дома их шлифовал. Я начинал учиться в Коммерческом училище, довольно далеко от дома, возле Управления дороги (отец тогда был совподданым), прошел там 3 группы (класса) и четвёртую группу тоже в советской школе, поближе к дому.

Но всё сильнее шло размежевание между большинством пёстрого населения эмигрантов и служащих КВЖД, которых заставили взять советские красные паспорта в обмен на прежние, русские, иначе грозило увольнение! (Вот и разделились на белых и красных). В школах ввели советские программы обучения, появились организации пионеров и комсомольцев, и начиналось воспитание в духе враждебности к религии, ко всем эмигрантам, как к врагам – белогвардейцам, предателям и шпионам…

1931 и 32 годы принесли много бед нашей семье и круто изменили счастливую жизнь. Самая большая потерь – это смерть нашей дорогой мамочки. Она заболела сердечной астмой и, проболев три месяца, умерла. Потом уволили отца с работы за то, что он не брал паспорт и нас лишили квартиры.

Мы перебрались в меньшую и стали жить втроём – отец и мы братья. Жить стало труднее и беднее, но в тоже время мы с братом стали сами более самостоятельными и быстро научились обиходить себя, сами варили-жарили и даже убирали-стирали по мелочи.

1932 год принес и ещё одну большую новость – в Харбин пришли японские войска и Маньчжурия стала с 1 марта Маньчжу-го, новым суверенным государством. Это как-то прошло мимо нашего внимания, потому что более интересное событие появилось – река Сунгари выходила из берегов, шло неожиданное и быстроприбывающее наводнение. Нас затопило в самом начале, и мы перебрались жить на чердак. Вот где было раздолье для плавания на всяких плотах в начале, а потом и на лодках.

А вода всё прибывала и прибывала, подбираясь к нашему чердаку. Стало опасно там жить, и отец отвёз нас к моей крёстной матери, в другой район.

Конечно, отцу одному было очень сложно с двумя огольцами-подростками, в условиях постоянного поиска заработка и он решил устроить нас в "Русский Дом", закрытое учебное заведение, где мы были бы под руководством воспитателей педагогов и на всем готовом, ибо это был приют-училище для мальчиков сирот.

Директором тогда был Константин Иванович Подольский. Капитан второго ранга, черноморец, воспитанник Крондштатского кадетского корпуса, соратник Колчака, дважды раненый и прошедший легендарный Ледяной поход, он принял бедненький «Русский приют-училище для сирот» и через год тогда появился на свет «Русский Дом». Мы поступали уже в известное и любимое всеми харбинцами учебное заведение, ставшее гордостью Харбина.

Всегда в черном двубортном морском кителе, осанист, подтянут, энергичен, моряк до мозга костей, Константин Иванович хорошо знал, что и как надо делать, чтобы превратить приют в кадетский корпус. Перепланировал и перестроил, насколько позволили финансы, полутораэтажное здание, оформил и оборудовал домашнюю церковь, классы, спальни, зал – столовую, мастерские и подсобные помещения, а потом пристроил свою квартиру (каюту капитана) и медпункт.

И получился корабль готовый к автономному плаванию, а чтобы он стал ещё больше похож, стены были расписаны на мотивы исторических морских сражений: - прежде всего в вестибюле напротив входа, был нарисован сигнал знаменитого приказа адмирала Нахимова перед Синопским боем – «Родина ждёт от каждого исполнения своего долга», справа во всю стену два матроса, погибая, но не сдаваясь открывают кингстоны на миноносце «Стерегущий», на левой стене – броненосец «Варяг» в последнем бою, в столовой во всю стену против окон – «Синопский бой». Вот на каких примерах шло наше воспитание, вот доблесть России, её немеркнущая история и слава…

Распорядок, режим, дисциплина – всё как в кадетском корпусе. Форма одежды – матроски, брюки клёш, чёрные ботинки, бескозырки с ленточками на которых золотом якоря, с надписью золотом «Русский Дом».

Зимой бушлаты, рабочая одежда – серые матроски и брюки. Почти все ребята были сиротами или, как мы, полусиротами, но никто не чувствовал этого, настолько продуманно было содержание и воспитание, да и вся атмосфера Дома.

Там мы получали неполное среднее образование, занятия были с утра до обеда, затем обед и разные работы по возрастам и интересам – для маленьких вышивание крестиком или гладью, ребятам постарше – столярные и художественные работы, (точили и расписывали тарелки, подносы, блюда). Так я научился рисовать – расписывать маслом под лак. Много внимания отдавалось физическому воспитанию, занятиям на снарядах и гимнастике и потому росли мы здоровыми и крепкими ребятами. Как это всё отразилось на нашем здоровье и как потом пригодилось в жизни.

Городской департамент образования выделял небольшие средства на содержание Дома, и только умение Кстин Ваныча, как мы его называли, находить благотворителей, собирались необходимые средства и на хорошее питание и содержание, приличную одежду, подарки к праздникам, фрукты и сладости и развлечения. Дважды в год устраивались концерты силами воспитанников в «Гиганте» (кинотеатр), затем кружечные сборы по городу весной и осенью.

И всё это подготавливал, конечно, наш капитан. Прекрасные программы концертов и беспроигрышные лотереи изделий воспитанников в фойе, которые разыгрывали дамы-патронессы, где цены на билеты, конечно, были условными в виде пожертвований благотворителей, приносили немалую поддержку.

Или парочки матросиков с кружкой и щитом, на котором наколоты синие бумажные бантики, лихо козырявших и громко рапортовавших скороговоркой: - «Пжертвье пжалста на Русский Дом», и когда им клали деньги в кружку, наклонившись к малышу с кружкой, его партнёр, побольше ростиком, успевал приколоть бантик, в благодарность за пожертвование. А на праздники Рождества и Пасхи, хор воспитанников, вместе с батюшкой, ходил славить по домам постоянных благотворителей – патронов и довольно успешно в смысле пожертвований.

Давно это всё было, далеко больше полувека тому назад, но разве выветрится из памяти – никогда! Мы учились, трудились, получали навыки создавать что-нибудь своими руками, конечно и шалили иногда, и бывали наказанными за проказы и познавали жизнь, подрастая под бдительным оком учителей и воспитателей и гордились нашим любимым «кораблем» с таким хорошим именем – «Русский Дом»!

Я получил в нем неполное среднее образование...

Много лет спустя, я по крупицам собирал сведения о дальнейшей истории «Русского Дома» и наших учителей. В 1989 году нашел Всеволода Павловича Лузина, учителя математики, завязалась переписка, и я многое узнал о нем и о других учителях и конечно о «Доме». Он сам, оказывается, работал в Р.Д с 1928 по 1938 год, а за тем его перевели на станцию Вейшахе, директором школы. А потом вскоре (в 1940 году) и самого Константина Ивановича перевели сперва на ст. Хандаохэцзы, а потом и ещё куда-то и того «Русского Дома» не стало! Ушел в небытие, хотя оболочка и осталась при другом директоре. Конечно, это всё не спроста, русский дух, мягко говоря, не нужен был японцам.

А в 1946 году и оболочку доконали «освободители». Р.Д. расформировали, здание отдали 2-ой Советской средней школе и когда в 1951 году Всеволод Павлович был командирован, как представитель Управления наробраза на экзамены 10-го класса, он увидел то, от чего сердце его перевернулось. Всё выскоблено, голые давно белёные известью бугристые стены, бывшая церковь – класс, на полу бумажки и окурки, полнейшее разорение...

В 1945 году, Константина Ивановича естественно «забарабали» и он пропал в недрах ГУЛАГа, как и я. Есть сведения, что он тоже попал в Озерлаг был в одном из лагерей близ Тайшета, даже организовал там самодеятельность и умер в 1952 году.

В пятый класс я поступал в Первую Правительствую Гимназию, которая как раз в это время создавалась заново на новый лад. В 1934 году государство Маньчжуго стало Империей, - короновался император Пу-И и начались изменения в Министерстве образования для всех народностей и нам, русским эмигрантам тоже предложили перестройку. Школа стала на содержании Провинциального Департамента Образования, разделили классы для мальчиков и девочек и ввели обязательную форму школы, обычную и парадную.

Красивые формы были у нас – длинные чёрные шинели с малиновыми петлицами, фуражки с красным околышем, гимнастёрки чёрные и белые – выходные под ремень, чёрные брюки и чёрные ботинки. У девочек тоже своя коричневая форма с чёрным передником и белым – выходным. Ученье мне вообще давалось легко, память и «сообразилка» работали без особого напряжения, шел на круглых пятерках.

Играл в оркестре на кларнете, занимался понемногу спортом, играл в баскет, плавал, ходил на яхте, увлекался рыбалкой в протоках и заводях Сунгари, благо летом мы жили на дачах на островах или на левом берегу, ну словом жил в атмосфере удовольствий золотой поры детства и юности.

Преподаватель рисования и черчения, выпускник Петербургского училища живописи, ваяния и зодчества, организовал кружок рисования и мы любители, по воскресеньям ходили на этюды, работали в разных стилях и технике и как много он дал нам в понимании прекрасного.

В 1935 году, после продажи КВЖД и предложения возвращения на родину, отец долго колебался – ехать или не ехать!? Он постоянно переписывался с родичами из Коми, рассказывал нам о своих братьях и сестрах, о своем Усть-Сысольске, о ходе на нерест трески в реке Сысоле, когда её буквально лопатами гребли на берег... но всё же решил остаться и стать эмигрантом.

Какой страшной участи мы тогда избежали!!!

У меня есть наш выпускной альбом, наших параллельных классов – Выпуск Первой Правительской гимназии для Российских эмигрантов... 1937 год… Харбин… 29 юношей и 34 девушки... Не многих я разыскал, кой с кем виделся, а с некоторыми и переписываюсь, но большинство уже в ином мире…

Заканчивая в 1937 году гимназию, я хотел учиться дальше, естественно. И вот, где-то в ноябре (тогда по реформе, учебный год кончался в декабре), появилось предложение учиться в создаваемом Государственном Университете «Кэнкоку» в столице страны Синзине (ныне Чанчунь), на полном государственном обеспечении, на японском языке. Отец, пробавлялся случайными концертами и церковным хором, и я решил держать экзамены на поступление. Желающих была уйма, но я легко прошел первый круг. Отобрали 12 человек на второй тур уже в столице, там был медосмотр и потом простое собеседование со знающим русский язык преподавателем… Отобрали нас пять человек и с марта месяца 1938 года началась учёба в Университете.

Неожиданно отец получил предложение вступить в Хор Донских казаков, который был создан в Чехословакии и в это время был на кругосветном турне и находился в Индии. Конечно, отец согласился и отправился в Сингапур к ним на встречу, а затем с ними вместе укатил в Америку. Уезжая, он договорился устроить младшего сына в семье друга (я был уже в университете), с тем, что через год-другой возьмёт нас к себе. Но вскоре вспыхнула Тихоокеанская война и мы потеряли друг друга.

В основу политики нового государства Маньчжу-Ди-Го, был заложен принцип равноправия, содружества и гармоничного развития всех народностей, населявших страну и потому в главный Университет страны, в котором почётным ректором был премьер-министр, а на торжественном открытии присутствовал сам Его Величество Император, принимались представители всех народов – китайцы, японцы, монголы, корейцы и мы русские.

Мы были на всём готовом: учёба и всё для неё, питание, одежда, занятия спортом, разными видами физического и духовного совершенствования, чтобы стать в будущем руководителями молодого государства, чтобы дружбу, возникшую в стенах университета, развивать среди народов страны.

Первые три года мы усиленно овладевали японским языком, повторяли знания средней школы, но уже на японском языке, чтобы в последующие годы свободно читать научную литературу и слушать лекции.

До обеда мы занимались науками, а после овладевали всякими прикладными занятиями – обучались борьбе дзюдо, айки-до, фехтованию кэндо, верховой езде, планеризму, проводили военные занятия и полевые работы, словом из нас готовили будущих руководителей страны так, чтобы мы знали и умели всё.

Как-то на третьем курсе я узнал, что в кладовых есть духовые инструменты для большого оркестра. Посмотрел и… «заболел». Я ведь музыкант со школы, а тут такое богатство и нет учителя, что-то там со сметой. Предложил себя в руководители и что же – разрешили. Собрал ребят, которые играли в школах, восемь русачей и двух японцев, начали репетировать разучивать марши и гимны и как грянули на ближайшем параде – удивления и восхищений было не счесть.

Играли только три вещи японские – это оба гимна (маньжуговский и японский) и парадный марш. Брат прислал мне ноты, и остальной репертуар стал русским, вплоть до марша «Прощание славянки», «Краковяк» и вальсы… Привольно же мы жили, учились и веселились…

В начале 1943 года, дали нам три месяца для дипломной работы на свободную тему. Я кончал экономический факультет и потому решил написать исследование на тему «Роль КВЖД в развитии края», поехал в Харбин и в Управлении дороги дали мне покопаться в архивах.

Когда Советы продали дорогу, чинуши побросали все архивы и я там разыскал столько материала, что хватило бы ещё на не одну диссертацию. Так что работа моя получила высокую оценку и диплом. Потом нас всех послали в институт повышения «Дайдо гакуин», чтоб получить разряд для будущей службы и через шесть месяцев нам присвоили 14 разряд и направили по местам.

Я получил направление в русское отделение общества «Кё-ва-кай» в Харбине, (негосударственное общество укрепления содружества народов и гармоничного развития всех народностей страны), поработал для стажировки около года, параллельно преподавал японский язык и в начале 45-го года получил назначение в город Хайлар, в тамошний русский отдел «Кё-ва-кай».

Объездил весь большой край Трёхречья, что между реки Аргунь и большом Хингана, в котором поселились забайкальские казаки бежавшие в разное время от «красной чумы» и коллективизации, разъясняя им политику нового государства, собирая пожелания и замечания казаков-хлеборобов для передачи органам управления, в чем собственно и заключалась, главным образом, работа «Кё-ве-кай», организации претворявшей в жизнь основные принципы государства.

У меня уже была любимая невеста, мы уже собирались сыграть свадьбу и я снял большой дом и готовил его к семейной жизни. Назначили и день свадьбы на 28 августа.

Итак, 1945-ый год, последние денёчки свободной жизни. Трёхречье, лето, жара, уборочная. Вдруг телеграмма – брат в больнице, очень болен, отпрашиваюсь и 6-го августа, налегке еду в Харбин. У брата брюшной тиф, высокая температура, вот-вот будет кризис. А ночью по радио объявляют о начале войны, а утром о бомбёжках Хайлара и центрального района, где мой дом.

Наверно всё погибло, все мои хлопоты – в прах! А если бы был там… Ладно, главное сам жив… Переживём… Лихорадочная жизнь города, сообщения, слухи, суды-пересуды… А что будет с нами… а если будут бомбить… Вдруг прилетел и буднично сел на аэродроме десант, в центре города появились военные, офицеры, солдаты…

Город ликует, громким ура и цветами встречают жители наших воинов-победителей… На базарах вмиг всё появилось, (была карточная система), всего вдоволь… Праздник!... Брат мой вне опасности, благополучно миновал кризис… Ромка Северюков (однокашник) зовет работать переводчиком в комендатуру.

Дружок брата приглашает к ним, там квартирует какая-то группа военных на двух доджах и студебеккерах, ищут хорошего переводчика… Ну что же, пойдем, посмотрим,… Познакомились… Майор Воронцов – командир, пять офицеров и солдаты… Группу интересуют штабы, а ещё более штабные карты. «Наш переводчик в этой писанине ни бум-бум – говорит Воронцов – помогите. Дают звание сержанта, обмундирование, паёк и кучу деньжат «оккупационных». А они, деньги то есть, на базаре охотно берут, а я без гроша, да и брата надо питать после брюшного тифа-то, куриными бульончиками и прочей питательной едой, да и вообще интересно – согласился.

И, правда, на другой день выдают мне полный комплект и даже пилотку со звёздочкой – сержант, три лычки! И завертелись дни за днями. С утра шастаем по всяким брошенным казармам и штабам, разбираем всякий хлам и только и слышно - а это чё, а это годится? Ну я читаю, объясняю, что да зачем, они отбирают и надписывают, чтоб потом разбираться. Иногда просят более подробно перевести, словом трудимся.

А вечером поддадут слегка, и вся группа терзает пластинки Лещенко, Вертинского, цыганщину и джаз. А я всё к милой моей Зинуле домой, на улицу Варшавскую…

Первое время им всем интересно было разбирать карты, обрабатывать, разыскивать, по всему городу шастать, но мало-помалу надоело им. Но вдруг новость – 13 сентября группа получила новое задание – ехать в Японию. Воронцов предлагает мне ехать с ними – я двумя руками «за»! На 16 сентября назначен парад Победы в Харбине и там мой майор будет говорить с «хозяином» обо мне… Как я ждал этого!...

Но – увы, не сбылось, не разрешили…. И 17-го я проводил их…

Я всё время уговаривал Зинулю сыграть свадьбу, но она прислушивалась к мнению родителей, что, мол время неспокойное и прочее, подождём мол…

А мой однокашник Ромка настоял и назначил свадьбу со своей Валечкой на 1-ое октября и нас просил быть шаферами. Свадьбу сыграли, два дня гуляли, а на третий день Ромка пошел на работу в свою комендатуру (он был там переводчиком)… и не вернулся…

Яснее – ясного, конечно арестовали… Уже с начала сентября шли аресты… только и слышали – того взяли, того арестовали… За что?... В чем виноват?...

Вот генерал Белобородов, военный комендант Харбина, приглашает известных жителей и руководителей города, тысяцких и сотских председателей «товарищества соседей» (было при карточной системе), для встречи и ознакомления с горожанами, а группу музыкантов и артистов пригласил для выступлений на концерте после заседания, а потом… О, ужас! всех до одного арестовал и отправил в тюрьму!

Пришедших по приглашению, на встречу с дважды героем-генералом в праздничных одеждах и в высоком состоянии души… и бац… всех… на нары… И тесть моего брата, бывший кавежедек и сотский в то время, был на этом собрании и… исчез – испарился, как все. И только через 10 лет разыскала его дочь в Енисейске, в ссылке, после 8-ми лет лагерей.

Видно и боевые генералы тоже подчинялись СМЕРШу или сами считали доблестью устроить такую подлость!? 6-го октября, я утром отправился на базар за очередным курёнком для брата и возвращался домой.

Подошла машина, вышел лейтенант и, козырнув, обратился ко мне с просьбой о помощи с переводом на допросе японского генерала. Я согласился, заехали домой, отдал брату купленное, проехали к зданию бывшей жандармерии, вошел в предложенный кабинет и… шагнул в рабство на 11 лет…

2. ОСО осуждает на 15 лет рабства.

6 октября 1945 года – день, сломавший всю жизнь! Как в замедленном кино, выхватываю из памяти отдельные кадры: вот я ясным, теплым утром возвращаюсь с базара, иду по улицам давно привычным, мимо домов знакомых, вот скоро и дом... Вдруг на скорости подъезжает к тротуару, шагов на 30 впереди фордик и из него выходит лейтенант и ждёт когда я поравняюсь с ним.

Я подошел, он козыряет и говорит: «Вы гражданин Чеусов?» Я киваю. Он – «Как хорошо, что мы вас нашли. Вы ведь хорошо знаете японский язык, а у нас затруднение – никто не может допросить одного японского генерала, не поможете ли? Я – «Согласен, но вот продукты надо занести брату». Он – «Подъедем на машине, а потом и к нам». Сажусь в машину, а там Серёжка Коняев – знакомый. Поздоровались, он и говорит: «Знаешь, я работаю с ними, но вот такой трудный японец попался, ничего не понимаю, что он лопочет». Завезли покупку брату и поехали в бывшую жандармерию, вышли, поднялись на второй этаж, лейтенант усадил меня в пустом кабинете и ушел докладывать.

Сижу полчаса, час, никого. Подхожу к двери, открываю... а там боец с ППШ, угрожающе – «назад, сидите и ждите». Пытаюсь ему объяснить ситуацию, но бесполезно... Сижу ещё час, ещё... наконец появляется майор, садится за стол и начинает допрос – фамилия, имя, отчество, возраст, адрес, семья и т.д…

Пытаюсь что-то сказать, почему и зачем я здесь, но он на это – «Вы арестованы, снимите ремень, подтяжки и вас проводят в камеру»… И только тут до меня доходит весь смысл случившегося…

Арестован? За что? Что окончил Госуниверситет и пару лет работал в неправительственной организации? Да разве это преступление? Нет, тут что-то не так, разберутся... А Серёжка не спроста был в машине, он указал на меня, а я поверил ему и лейтенанту... Всю первую ночь в камере не спал, от мыслей пухла голова, от этих почему и зачем и что ещё будет...

День. Второй. Третий. Утром и вечером покормят и тишина, как вымерли.

Ни звука, ни стука... Непривычно, страшновато, вот возьмут и хлопнут и никто ничего не узнает... был и нет, исчез... А так и наверно бывает, да и было, пожалуй, много раз... Чего проще – бац... и всё...

На четвёртый день, ночью, грузят в воронок нас, человек 15 и везут, как оказалось, в тюрьму. Входим в большую камеру, а там – ба… знакомые всё лица, уже поустроились, обжились, жратвой обеспечились, сидят группами, в картишки режутся, болтают кто о чём, вроде как на вокзале. Никого никуда не вызывают, сидим, догадки строим, что дальше то будет.

И никто, ни один человек не считал себя в чём-то виновным, все уверены, что разберутся, и возвращение на Родину будет совсем по другому. Да, совсем уж по другому было наше путешествие на родину, такого никто не ожидал и мы его пережили, но мечты всё же помогали сохранить стойкость и бодрость духа.

Где-то к концу октября, офицер охраны заявил, что скоро мы поедем на родину, но впереди зима, морозы и надо всем запастись теплой одеждой и обувью, ну и продуктами тоже, а для этого надо сделать так: - написать родным, что кому надо, записки передавать конвойным и объяснять им, как добраться до адресатов. Они сходят и передадут записки, договорятся, когда зайти за вещами, а потом и принесут их каждому. Началась интенсивная переписка, ребята конвоиры нарасхват, тащат всё мешками, но на честность, ходят, и сами поддатые и нам приносят. Суматоха, кутерьма, как на вокзале.

Моя Зинуля, первоклассная модистка, сварганила мянькузы – китайские ватные штаны без ширинки и ватную-же курмушку (телогрейку). Брат прислал мне шерстяной свитер, меховую шапку, тёплое бельё, меховые рукавицы и валенки. Ну и поесть кое-что, словом всех нас родичи снабдили в поход.

И вот, в начале ноября, опять таки ночью, в крытых машинах стали нас перевозить на этап – в двухосные вагоны, человек на 20-25, оборудованные так: по ширине двери, поперёк вагона сделаны из реек условные перегородки, а в образовавшихся купе, на высоту до метра были постелены листы фанеры, на которых мы спали. В средине же, против двери, сидели по два конвоира с оружием, и спать им приходилось на полу. На ходу двери должны быть закрытыми, на остановках бойцы нам открывали и выпускали по нужде.

Только нас погрузили и вот – родные проведали и натаскали всякой всячины, а конвоиры не препятствовали передачам, так что еды и «жидкого» было у нас больше, чем надо. А когда чуть освоились с конвоем, то и вообще жизнь расцвела. Двери вагонов стали постоянно открыты, мы сидим, свесив ноги на краю и поём во все глотки – «Катюшу», «Смуглянку», «Тёмную ночь», «Артиллеристы» и прочие, только что узнанные песни. А солдатики в глубине, приняв дозу, мирно похрапывают, обняв винтовки. На остановках проверки… и всё чин-чином, ни разу никто не попался. А вокруг золотая маньчжурская осень, но никто и не подумал, что мы с ней прощаемся навсегда.

Дней десять «пилили» и когда границу пересекли и не видели. В Ворошилове-Уссурийском разгрузили нас, и давай считать – двоих не досчитались, а ведь сбежать-то был раз плюнуть, те двое наверно знали куда везут.

Загнали нас во временно созданный лагерь, за колючую проволоку – вот и познакомились, вот и прозрели… Вскоре началась погрузка в уже по всем правилам оборудованный этапный состав – четырехосные крытые пульманы, двойные нары, снаружи площадки с пулемётами, прожектора, «ярославский конвой» с собаками, «буржуйки» с каменным углём, мёрзлый хлеб, один раз баланда из гаоляна или чумизы. И каждый день пересчёт, гоняют по вагону туда-сюда и ещё подгоняют. А мороз-батюшка, чем дальше, тем свирепее. Вот когда спасали нас заботы родных, а я в свих «мянькузах» и в ус не дул…

В Иркутске была баня, хоть немного отмылись и прогрелись и вот, наконец, приехали куда-то. С ночи стоим, темень, тишина. Вокруг вроде как колокольный звон, бам… бам… Неужели церковный, ведь уже рождественский сочельник. Эх, простаки, вскоре узнали мы, что это за звон. Все годы рабства слушали его по нескольку раз в день. Подъём, развод, поверка, обед, ужин, отбой… Кусок рельса, подвешенный на перекладине и молоток, изобретение умельцев системы поголовного рабства.

Разгрузили нас и в лагерь, в этапные бараки. Узнали, наконец, куда приехали – Центральный лагерь ВостУралЛага, город Тавда. Прошли баню, наголо остригли, получили подобие одежды, обуви и постели, разбили нас по бригадам и пошла новая жизнь, подневольная, бесправная, беззащитная, жизнь раба…

Из разговоров с аборигенами мы узнали, что все они прошли следствие и суд или что-нибудь в этом роде, получили статьи и сроки и потом этапами попали сюда. Такого с нами не было. Нас просто наловили (как охотники за неграми в Африке) и продали государству в рабство. И погнали на плантации рубить лес, по разработанной за много лет системе жизни и труда рабов. Кто, какие корифеи науки высчитали суммы калорий необходимых для жизни и работы зеков, кто составил нормы выработки и придумал сетку питания по процентам выполнения. Плантаторы кормили своих чёрных рабов, зная, что ослабшие и больные принесут убытки, а хозяева «белых рабов» выжимали из нас все силы и преспокойно выбрасывали в безымянные могилы.

Они же знали, что если потребуется нахватать новых – легче лёгкого, машина угнетения и репрессий работала без сбоя, а выпускать новые указы или удлинить сроки – пара пустяков, чирк и всё. Потребовалась, например, рабсила (вот словечко – в точку!) для знаменитых строек коммунизма, пжалста, вот вам указ, хватайте сколь надо и про запас ещё не забудьте, дохнуть же будут зеки… Да ещё подберите и по специальностям, какие нужны для стройки.

Сперва нас не смешивали с местными, но недолго – подкомандировки требовали рабсилу и разогнали нас повсюду. Я был крепким, упитанным парнем – получил первую категорию и угодил на повал в страшный Тигень, где по словам больше трёх месяцев не выдерживал никто. И точно, куда делась моя упитанность и я «поплыл» (стал слабеть, худеть и все время хотел есть). Но подвезло, пригнали японцев, а я знаю язык, стал бригадиром и дела мои пошли на поправку. С полгода «музыка играла», но мои япошата тоже быстренько «зафитилии», их угнали и я опять на общих, дело худо…

Но весной 47-го спохватились наверху – что это за зэки такие, без статьи и срока, не положено, прислали бригаду следователей в Тавду и "закипела работа по обработке неимущих личных дел». Вернули меня из Тигеня, обработали у следователей, собрали мои биографические материалы и всё, немного подержали на Тавдинском лесозаводе и опять в Тигень. Уже категория третья у меня, с ограничениями, да кто будет на это смотреть, кубики давай, хоть подохни…

Погнали на лесоповал, но появилась медкомиссия, «пощипали» меня и определили – дистрофия два, легкий труд. Переводят в бригаду «лаптеплётов» (обуви тогда катастрофически не хватало в стране).

Из леса приносят тонкие стволики липы, надо нарезать с них ремни, промять лыко, разделить на ленты и плести лапти – 6 пар в смену, тогда получишь гарантийку – 600 грамм хлеба и три раза баланду. Не сделаешь - 300 грамм и две баланды, а сделать 6 пар, это и крепкому мужику попотеть, а доходягам нечего и думать. Но туфта-матушка выручает и тут – и вот к концу работы стоят 6 пар, только их и на день не хватит…

Дикая, бесчеловечная, изуверская система «интенсификации труда». Те плантаторы, чтоб поднять выработку применяли кнут, а эти вурдалаки-коммуняки, буквально высасывали кровь – ставили невыполнимые нормы и кормили от выработки, заведомо медленной смертью убивая миллионы своих рабов.

На том пайке, и на легких работах долго не протянешь, а они вообще требовали выполнения дурацких норм. Вот на повале, например – свалить, обрубить сучья, собрать и сжечь их, плюс раскряжевать по сортаментам – 8 кубиков норма. Пилили вдвоем – значит 16 кубов! Никак недостижимо!...

И родилась «туфта» (обман, очковтирательство), которую виртуозно применяли на всех работах и в лагерях и во всей стране. Да и до наших дней она процветает! Кстати, появилась и шуточная расшифровка этого словечка – «Точный Учёт Фиктивного Труда Арестанта»! Именно так, в точку!

Как-то, вызывают в спецчасть, иду, дают бумажку, а на ней напечатано – «Особое Совещание МВД (Москва), рассмотрев дело… имя рек…, признало виновным по статьям 58-4-6-11 (содействие буржуазии, шпионаж, групповое) и определило наказание – 15 лет ИТЛ». Прочитал, распишись… З

начит так: 2 года потребовалось им, чтобы определить нам вину. Ну, нет её и всё тут! Выпускать, что ли? Э-э, нет, шалишь! Как шутят в лагере: на нет и суда нет, а есть Особое Совещание. Это такая удобная машина – где-то кто-то там, подобрал к твоему делу статью и пункты по ней, ну а срок по указу или по настроению – шлёп и всё, от 10 до 25 лет ИТЛ (Истребительно Трудосмертных Лагерей).

И безотказная машина, может сразу прилепить наказание, может через год, или ещё позже, может и добавить срок, по истечению отсиженного, а главное, её постановления нельзя обжаловать – некуда жаловаться, нет никакой инстанции ни выше её, ни ниже её.

Не было и не могло быть у нас вины против Родины, а всё дело в том, что мы были социально-опасным элементом и даже социально вредным элементом, для режима и советского народа. И тот первый поток кавежедэков попал в Великую Сталинскую Чистку и был уничтожен тоже по этому, и нас «хватали» в 1945 и другие годы, тоже, поэтому и что было потом доказано, арестовывали в первую очередь известных людей Харбина и других городов по спискам из Совконсульства.

Да и арестовывать то нас, можно было голыми руками, да мы сами шли на приглашения или на просьбы помощи и на другие арестные ухищрения всяких службистов – оперативников, у которых явно давно совесть сгнила…

И вот в ноябре 1947 года, в этом треклятом Тигене, собирают нас «фитилей» человек 160 и на 149-ю подкомандировку, (бывший лагерёк), а она мёртва, лес кругом вывалили, работ нет, а бараки и заборы – то остались, вот нас и туда. Пайка 600 грамм, два раза баланда, по черпачку жижи и всё, лежи себе, отдыхай днём и ночью. А на этом питании, да истощенным пелагрикам – пару месяцев… и каюк. Да развелись клопы, наверно от предыдущих остались. Итак, уж нет крови у доходяг, а тут ещё кровососы… и начали «фитили» дохнуть…

Чуть не каждый день один-два, хоронить некому, да кроме того и конвой нужен, чтоб похоронщиков сводить на кладбище. Так их, сердешных, в сарай складывали, как в морг-накопитель, благо зима, мороз, можно и подождать с похоронами.

А мне тут, ну как в сказке повезло. Смотрю, что-то ко мне всё присматривается повар, пожилой дядечка. А повар в таком царстве, выше самого царя. Ну вот он однажды меня и спрашивает – а ты, часом, не Васин сын? Уж больно ты на него похож. И пошел у нас с ним разговор. Оказывается, он с отцом дружил ещё в России, потом в Харбине, а когда дорогу-то продали, он выехал в Эссесерию, тут его и «прихватили» и он доселе тянет срок, повторный уже, вот так. Ну, дела…

Он меня и взял работать по ночам в кухне, подсобником, а что может быть лучше – днём выспишься, полночи поработаешь, жратвы прихватишь, быстро я пошел на поправку. Николай Тимофеевич Волков, царство ему небесное, никогда я не забуду своего спасителя! «Запомни – поучал он – справедливость, права, законы, милосердие, - это не для лагерей. Старайся быть поменьше на общих работах, «кантуйся» (устраивайся на легкие работы) став нужным человеком, специалистом или «придурком» (обслуга в зоне), за большой пайкой не гонись. Поменьше работай, береги силы, «туфти» с умом. Прилепись к медицине, в контору или в самодеятельность.

В «бугры» (бригадиры) не лезь, грязное это дело. Не попадайся на глаза «куму» (оперуполномоченному) – стукачи плохо кончают. Не высовывайся вперед, но и не отставай. Будь ты десять раз прав – не спорь, не настаивай, себе дороже». Это были крупицы мудрости на выживание и как я ему бесконечно благодарен, что он мне их втолковал в начале моего крестного пути.

Однажды, комендант подкомандировки Лалак, здоровый лоб бесконвойник, возивший в кибитке хлеб из Тавды (8 км.), по «параше» бывший первый секретарь Украинского комсомола, стал собирать похоронную команду из зеков кто ещё двигался, куда и я попал.

И пошло – раз в неделю, а то и в две, выходим, человек пять-шесть, на санях трупы, когда, сколько накопится, пара конвоиров и сам Лалак. Идём в ближайшее болото-кладбище, копаем общую могилу метр глубины, (земля не очень промерзала в болотах) и укладываем сердешных голыми и без гробов в рядок и засыпаем, потом дощечку с номерами умерших укрепляем тут же (никогда фамилии не писали, только букву и три цифры на каждого)…

В средине марта 48-го собирают нас оставшихся (человек 50) на этап и пешим порядком гонят на Центральную. Эти 8 км. шли часа четыре. Заходим в зону, на санобработку (грязными были невероятно), нас отмыли, выдали чистое бельишко третьего срока, чтоб на завтра идти дальше.

Меня увидел Жорка Кожевников (земляк, известный музыкант, из тех, что попал на «захват» генерала). Подошёл, расспросил, откуда и куда, узнал, что я играл на кларнете и вдруг предложил вступить в оркестр. Ну, я музыкант-духовик, а тут джаз, думаю, не потяну, но в лагере нельзя отказываться ни от какого шанса и согласился. Он подключил руководителей (тоже из того «захвата») и меня с этапа снимают.

А на другой день, тоже их силами, меня направляют в сан-городок, на поправку… и я в «законе». Питание усиленное, работы никакой, как на курорте, дую себе в кларнет, да хожу на репетиции. Потом в том сангородке освобождается место мед-брата, я туда, уже в персонал и дальше…

Вот так, в постоянных хлопотах, в зоне сангородка прокантовался (работал в зоне) я этот год. Организм, перестроившись на лагерное питание, полностью восстановился и я, пройдя такую школу, стал опытным и уверенным в себе зеком, знающим что почём и как надо жить, чтоб дожить до лучших времен.

В феврале 1949 года пошла «параша» (слухи) о скором большом этапе. «Придурки» забегали, засуетились, но напрасно. Где-то в высоких инстанциях решили 58-ю отделить от остальных и создать Особлаги для политических, а их к 50-му году, стараниями СМЕРШей и других «контор ГБешных» стало не меньше половины всего ГУЛАГа.

И вот отобрали нашего брата 58-ю и разными этапами разбросали по вновь созданным Особлагам, в которых срочно навесили решётки на окна бараков и замки на двери, установили строгий режим – на ночь запирали. На вышках поставили пулемёты, усилили конвой с собаками, зекам вменили носить номера на одежде и ещё бы чуть и стали бы клеймить татуировками, по опыту близких по духу эс-эс.

Я попал в Озерлаг, расположенный на строительстве линии Тайшет – Братск. Тут были до нас японские военнопленные, их пришлось вернуть домой, а нас на смену. Первые месяца три, пришлось нам самим срочно возвести высокие заборы, вышки и даже построить БУР (барак усиленного режима), чего не было при японцах. Материалы подвозили к воротам какие-то бесконвойники, а до места уж мы доставляли на своих горбах.

А с мая начались работы – строительство БАМа. И потекли дни-денёчки на разных работах, на линии, у линии, на стройках и обустройствах, в лесу, на полях, на погрузках-разгрузках, на ремонтах и прочее. На работы водили усиленные подразделения охраны, вооружённые ППШ, с овчарками – регулярные внутренние войска МВД. Подготовлены, как и овчарки ужесточить режим. Их стихия: - окрики, мат, дикие и злые команды, лязг затворов и… пули, убийства зеков! За что они получали благодарности и отпуска, за якобы бдительность, за якобы пресечение побегов.

Особенно «разгулялись» подлые убийцы в 1950-1952 годах. То и дело узнавали мы о случаях убийств, то здесь, то там. И всегда по схожим сценариям: - пошлёт один за запретку за чем-нибудь зека, а другой стреляет…

Или вообще, нагло убивает в зоне работы, потом зеков и таблички прикажут перенести на другое место инсценируют побег и объявляют тревогу стреляя ракетой. Ведут на работу пятёрками, вдруг команда – «ложись!» В грязь, лужу – всё равно. А замешкались – очередь поверх голов, развлекаются, морды!

Или – «снять накомарники», а мошка грызёт, не продохнуть. А то собак начнут науськивать на отстающих в строю, словом, издевались всячески…

Не отставали и надзиратели, постоянно, по мелочам: - не встал при встрече, не снял шапку – десять суток БУРа (карцера), нашли сухари в тумбочке – подготовка к побегу - десять суток. Частые «шмоны» (повальные обыски) в бараках, прощупывание каждого при входе в зону – спереди, сзади, сбоков, под шапкой, в обуви (заставляли снимать, даже зимой) и беда тому, если что-нибудь запретное найдут, сходу в БУР, а уж далее, как повезёт.

Было и так, что попавших в БУР, по особому повелению начальника режима, до места работы водили в наручниках, с усиленным конвоем. Заламывали руки назад и надевали наручники. Мошка жалит лицо, накомарники – фикция, мало помогает, отмахнуться нет возможности – руки скованы сзади. Пока дойдёшь до места, мошка искусает до крови. На просьбы сковывать руки впереди, чтоб отмахиваться – твердый отказ – не положено! На работе наручники снимают, ведут назад – снова в браслетах…

А изматывающая физическая работа – десять часов, не считая дороги. Нормы невыполнимые, механизации – ноль, инструмент на себе, а на железной дороге он особо тяжелый. Только молодость, крепкий организм, да бесценный опыт зека, плюс главная спасительница – «матушка туфта» спасали жизнь…

Но нужно отдать должное, кормили здесь получше или время другое подошло… Толи есть такое распоряжение, чтобы не держать зека долго на одном месте, толи просто так получилось, но мне пришлось «попутешествовать» по окружным лагерям. Начал в 018-ом, потом рядом на 025-ом, месяц пять бригадирил у молодых корейчиков из КНДР. В 1950 году, Ким-Ир-Сен «наводил порядок» в Корее, а как это делать, его конечно в Эсэсэрии подучили и подмогли.

Вот и появились корейчата-студенты на трассе БАМ. По-русски ни бум-бум. А по-японски то они с детства и вот я опять пригодился. Полгода с ними строил БАМ, потом их в этап, а я оказался на 020-ом в Вихоревке, грузить лес на машины. Потом оттуда на 011-ый, тоже на Вихоревке, но в другом углу и опять в «грузали». Самодеятельность сколотил, дело пошло и вдруг мне предлагают пост заведующего столовой, чтоб больше времени было заниматься агитбригадой. Я, конечно, не отказывался. Это было зимой 1952 года, а с весны будущего года большие перемены начались.

Издох главный кровосос – «Отец народов, Мудрейший, Величайший, Гениальнейший!» И пошло-поехало: решетки с окон сняли, бараки не запирали, номера отменили, механизация стала появляться и без конвоя бригады пошли на работы. А «попки» на вышках всё же стояли, охраняли наш сон…

А вскоре и деньги стали платить, мизер, конечно, но в ларьке что-то сладенького можно было купить. Я быстро организовал в столовой коммерческие блюда (ведь надоела всем баланда), котлетки с гарниром, рагу-гуляш, пирожки-булочки и прочее. С утра брал заказы, а к ужину всё готово, все в восторге…

Но повадился «кум» (опер), алкаш и хапуга, под видом проверки, сперва приходил закусывать, а потом и выпить потребовал. Я отказал. Он стал меня вербовать в стукачи, я «послал его подальше» и загремел в этап на 043-й, в Анзёби, недалеко от Вихоревки.

А весной 54-го, перекочевал на 013-ю в Вихоревку, в центральный лагерь и здесь задержался до освобождения.

Не хочется говорить – к счастью, грешно, но так было – появился среди нас интереснейший человек – Рябых-Рябовский Пётр Кузьмич. Артист музкомедии, профессионал, знавший наизусть все оперетты Легара, Кальмана, Штрауса и прочих, причём он мог писать по памяти не только текст, но и музыку. Он в конце 20-х годов, был на гастролях с опереттой в Харбине, затем вернулся и выступал во многих городах России. В 37-м его посадили, как японского шпиона, дали 10 лет и отправили в Воркуту. Там он создал опереточный коллектив и с ним обслуживал, вместе с агитбригадой, весь Воркутлаг. Срок кончился, ему запросто добавили ещё десятку и вот… он появляется среди нас.

Энергичный, всегда неунывающий, он стал центром притяжения, и мы все обязаны ему тем, что он, сколотив театр, создал особую атмосферу в лагере, он как бы дал вздохнуть вольным ветерком свободы. Вокруг него стали проявляться таланты, появились «артисты», музыканты, работники и поклонники.

Первую оперетту он написал и начал репетировать – «Розмари». А где сцена – нет. Где декорации – нет. Где одежда, обувь, парики, грим – нет. Где инструменты для музыкантов –аккордеоны, скрипки, гитары, трубы… и началась «скачка с препятствиями». Три строительные бригады, натаскали материалы и за выходные дни сколотили сцену в глубине столовой, а затем перенесли заднюю стену и увеличили глубину сцены и пристроили яму для оркестра…

Скинулись на занавес, купили, сшили и вот сцена обозначена… В столярке лесозавода сварганили кулисы и установили на сцене… Несут бригады мешки из под цемента, режем, склеиваем, художники где-то достали краски, кисти, пишут декорации… Электрики всё как надо осветили, выносные прожектора установили и даже сказочный свет сварганили…

Начальник КВЧ где-то купил и принёс грим… Один скрипач купил по случаю скрипку… Появилась гитара… Помогают все, всем миром строим наш театр и главные закопёрщики, мы – харбинцы, под руководством дорогого Петра Кузьмича, который тоже оказался «японским шпионом», как и все мы.

Надо сказать, что часть «населения» в это время, были иностранцы, также как мы, нахватанные в своих странах: немцы, мадьяры, испанцы… Среди них были и музыканты, а оперетты Кальмана или Легара у них на слуху. Они с 1954 года стали получать посылки «Красного Креста», написали письма домой и им прислали две скрипки, аккордеон и две гитары.

Но главное, нужны одежды и парики, мы же все стрижены под ноль и одежда казённая. И тут я развернулся, можно сказать «талант прорезался». На водопроводных работах есть подмотка – лён, можно распушить и блондинок сделать. На канализации – каболка, промасленные верёвки – годится для шатенов. Делаю шапочку, пришиваю кудри и готов парик. Для костюмов нужны материалы-ткани, перевожусь в бригаду ЧИС (часть интендантского снабжения), там подбираю тряпки, мешки, актированные одежды, женские платья, шью, крашу, портные в рембригадах помогают. А когда пошли бесконвойно, стали и покупать нужную одежду…

Оркестр ширился, репертуар рос и вскоре мы стали регулярно, каждый выходной играть спектакли. Прибыли ещё два профессионала – актеры драмы и мы стали чередовать наши спектакли. В лагере было 1200 человек, а зал вмещал 250.

Мы четыре раза повторяли постановку, а в это время готовили новую и так два года – 1954 и 1955-ый. У меня, за кулисами появились гардеробы, в которых висели на плечиках костюмы, хранились всякие шляпы, обувь, парики, бутафория, запасные лампы, грим, зеркала, накопилась мебель – словом как в настоящем театре.

И репертуар, надо сказать, впору доброму районному театру. Оперетты – «Розмари», «Сильва», «Марица», «Баядера», «Веселая вдова», «Граф Люксембург», «Вольный ветер». Все их блестяще скомбинировал Пётр Кузьмич, буквально «сочинил на мотивы»! Конечно, хора и балета в них не было, да и женские роли не все, но кто это знал в лагере. Спектакли – «Платон Кречет» (Корнейчука), «Безумный день» и «Лавиния Морленд» (по памяти Грабилина), «Без вины виноватые» и «Лес» (Островского), «Свадьба Кречинского» (Сухово-Кобылина) и как апофеоз наших достижений – «Коварство и Любовь» (Шиллера).

Главный вопрос – кто играл женские роли? Примадонной был – Виктор Ниденталь, иногда Веня Башарин, а комических старух, матерей, Гурмыжскую и Леди Мильфорд – играл я. И ничего, получалось, да так, что иной раз и со сцены не отпускали. Как в японском «Кабуки» - все женские роли играют мужчины… Ну, а на мужских ролях наши профессионалы, П.К. Рябых-Рябовский, Ю.А.Аскаров (из БДТ – ленинградец, был призван в Северный флот, где-то похвалил американские конвои – 58-10, 15 лет), Н.Г. Грабилин (актер-профессионал, с фронтовой бригадой попал в плен, потом концлагерь, фронтовая бригада РОА и далее по конвейеру 58-1а, 20 лет), ну и наши харбинцы – Миша Лаутаревский, Руф Ананьин, Сергей Кудряшов, Павел Глущенко, Николай Рубцов, да и я тоже, а также и местные аборигены.

Слава о нашем «крепостном» театре перекинулась через колючку, и вольнонаёмный персонал упросил начальство позволить нам выступить с концертом в их клубе. Решение последовало, и мы дали три концерта, чем вообще всполошили тогдашнее население вокруг лагеря. А затем работники управления стали частенько появляться на наших спектаклях и два первых ряда запестрели мундирами и платьями «элиты руководства».

В 1955 году стали мы все бесконвойными, сами уходили на работы и возвращались в своё время свободно. Вроде как вольнонаемные, только жить должны в зоне и подчиняться прежним начальникам. Но и они тоже изменили своё отношение к нам, почувствовали наверно, что скоро будут перемены.

Так и случилось. Сперва в ноябре, собрали всех иностранцев, переодели в первый срок (в новое) и поехали они поездом в Москву и далее – по домам.

А в 1956-ом и до нас докатилось – приехала комиссия (говорили из Москвы) и началась «вакханалия освобождения». Каждый день, по несколько человек, «пачками» стали освобождать, объявляя необоснованно осуждёнными и к тому ещё, считать нас не судимыми! Ну, конечно, суда же не было! Да и смешно ту бумажку из спецчасти считать приговором суда.

В дальнейшем, далеко не все работники кадров сразу соглашались с этой формулировкой – сидел, значит, виноват, дыма без огня не бывает. Сорвали со спин номера ещё в лагере, а какая-то отметина ещё мерещится не в меру осторожным. И видимо до гроба будет храниться где-то моё «дело» и навсегда я принадлежу к тёмной когорте бывших шпионов-контриков.

Выпускали в порядке алфавита, а поскольку я на «Ч», то только к 25-му июля дошла и до меня очередь. Маленькая процедура – и я освобожден, только вот действительно свободен ли в этом царстве-государстве, где всё общество – сумасшедший дом, в котором невероятное – принимается за норму, а нормальное – осуждается, отторгается и даже преследуется…

Реабилитация… Но ведь отнято 11 лет жизни и каких лет! Самых цветущих!

Но я не сломался, конечно, создал семью, построил отличный дом, своими руками, вырастил и воспитал троих детей, теперь уже внуки подросли.

Но никогда, никогда не забуду те годы бесправия, насилия, полнейшего абсурда, что пришлось пережить! Вроде судьба была милостива ко мне – в самые трудные моменты протягивала руку помощи в лице многих хороших людей.

Да и в лагерях я побывал наверно, не в самых страшных – Колыма и Воркута пострашнее, но разве от сознания этого легче…

И вот, когда начались освобождения и, предчувствуя скорую разлуку, мы «артисты», расставаясь со своим «театром», решили дать прощальный спектакль – «Коварство и любовь».

Последний раз надеваю свою «женскую сбрую» - пышный кринолин, парик, лодочки, гримируюсь – я леди Мильфорд, фаворитка герцога. Фердинанд – Николай Грабилин, Луиза – Виктор Ниденталь, наша бессменная героиня, Вурм – Юсуф Аскаров, Миллер, отец Луизы – Миша Лаутаревский, Президент фон-Вальтер – Пётр Кузьмич, еще кто-то, уж не помню, одеваются, гримируются. В зал уже запускают, два первых ряда полны «вольняшек», слышен лёгкий шум зала.

Первый звонок. Кузьмич обходит всех, подбадривает по привычке, заглядывает в глаза, настраивает. Второй звонок, свет в зале медленно гаснет, ропот стихает, пошёл занавес… Удивительное вдохновение охватило всех нас, конечно, играли с большими купюрами, но главные моменты шли на бис. Каждое действие – гром аплодисментов. Но 5-е действие, особо сцена Миллера и Луизы потрясает всех…

- О дочь моя, дочь моя! Выслушай завет отца! Ты была моим кумиром… Если ты хоть чуточку любишь своего отца… (и настоящие слёзы льются ручьём из его глаз), если поцелуи твоего возлюбленного жгут сильнее, чем… слёзы отца, что ж… тогда умри! (с рыданьем произносит он). В зале всхлипывания, все захвачены действием… На таком настрое нарастает апофеоз – Фердинанд… Миллер… Луиза… лимонад… яд… смерть Луизы… монолог Фердинанда… и развязка… Зал обалдел, бесконечно вызывает, овации!... Стоя аплодируют и не хотят расходиться.

Тогда Кузьмич вышел на авансцену и от нас всех попрощался с залом, намекая на скорое освобождение, чем вызвал ещё долго несмолкаемые аплодисменты.

Да это было в последний раз. Через несколько месяцев лагерю пришел конец, мы получили свободу и разъехались, кто куда и канул в лету «крепостной театр» на лагпункте № 013, 4-го отделения Озерлага.

Склоняю голову перед памятью об ушедших в иной мир дорогих товарищах – друзьях по несчастью, даже в рабских, жестоких условиях, не терявших духа и силы воли быть людьми, в темном царстве насилия и произвола. Я твердо верю, что подобно фронтовому братству, должно быть в стране и братство репрессированных, невинно пострадавших, самые лучшие годы своей жизни проведших в рабстве, под конвоем, за колючей проволокой!

3. Годы при Втором Крепостном Праве (большевиков) – ВКП(б)

До 1954 года ни о нас ничего не знали наши родные, ни о них мы тоже были в полном неведении – нам переписка была строжайше запрещена, а родные не знали где мы и что с нами и, хотя и пытались как-то узнать, но безуспешно. На долгих девять лет мы исчезли неизвестно где и живы ли или давно нас нет в живых, никто не мог на эти вопросы дать ответ.

Вот какой панический страх нагнали на всех советских людей сталинские чистки и органы их исполнявшие, вот какой изуверский строй был создан «любимым другом всех народов», когда даже просто говорить об арестованных или куда-то увезенных, было страшно.

А жизнь текла своим чередом, жёны и невесты, отчаявшись дождаться своих суженых, начали как-то перестраивать свои судьбы в разрешении матримониальных вопросов, многие земляки разъехались в разные страны и, пожалуй, правильно поступили, потом начался «великий исход» на целину, немало трудностей и потерь принесший нашим землякам-горожанам и наконец, пришёл день, когда мой брат Вадим, узнав мой адрес, прислал мне письмо и весной 1956 года мы встретились.

А узнал он адрес вот каким образом: его тесть Волков тоже был репрессированным и по отбытии срока (8 лет), был сослан в Енисейск. Когда они узнали об этом, то решили привезти его к себе в Курган и, получив «добро», Валя, жена Вадима, полетела туда, а там, носом к носу, встретилась с давней подругой Тамарой Цибадзе, которая тоже была в ссылке. Тамара отбывала заключение на женском лагпункте 09-ом в Анзёбе, где и я был на мужском л/п 043-ем.

Иногда наши бригады, идя на работу, проходили близко друг от друга, и мы узнавали наших девчат и даже бросали «ксивы» (письма-треугольники) друг другу. Так вот, Тамара и сообщила Вале мой адрес и вообще, нужно сказать, розыски наших земляков работали очень успешно, многим они помогли найти семьи, друзей, жён и детей, да разве могло быть иначе.

Когда в 1955 году, в ноябре месяце отправили иностранцев в Москву, наше начальство стало усиленно вербовать нас оставаться на Вихоревке (позже я узнал, что подобное было и в Тайшете, Чуне и Братске). Я к тому времени работал комендантом лагеря и был назначен руководить строительством двух 12-тиквартирных «сборнощелевых» бараков, для остающихся.

И мы с братом решили устраиваться жить здесь, тем более что с квартирой вопрос решён и с работой тоже нет вопросов. Осенью я съездил в Курган за семьёй Вадима, и мы стали жить вместе, поскольку я ещё был холостым.

Устроился работать в клуб, художником-оформителем и в самодеятельности играть в оркестре на саксофоне. И потекли дни-денёчки в новой жизни, в новой стране, о которой знал немного лишь из книг братьев Солоневичей, да из периодики нашей харбинской прессы. Хотя в университетской библиотеке были книги об СССР на японском языке и немного на русском, что-то про колхозы и пятилетки. Честно сознаюсь, не очень интересовался тогда, не до того было.

А теперь вот пришло время вживаться в окружающую сферу, выполнять всё так, как все, говорить как все, строго то, что дозволено, о чем пишется в газетах, журналах и книгах, передаётся по радио, быть согласным со всем, что делается, даже если это явный абсурд. Единогласно одобрять и поддерживать решения партии и правительства, на 7 ноября и 1 мая обязательно ходить на демонстрации и безотказно таскать портреты вождей, плакаты и прочую чепуху. В колхозы ездить «помогать» картошку копать и капусту рубить, на выборах «отдавать свои голоса, за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных» и т.д. и т.п., и много ещё всякого такого совершать, как настоящий советский человек, «под знаменем Ленина и мудрым руководством родной коммунистической партии».

Может быть, здесь не к месту, но хочу поделиться своими раздумьями. Мне всегда хотелось понять, зачем понадобилось Сталину терроризировать население, сажать без разбору правого и виноватого. Ну, понятно, если Сталин, как говорят, был болен психически и всех подозревал в измене, во всех видел врагов. Понятна и вторая причина террора: борьба за власть, из-за которой полетели головы многих и многих, начиная с Фрунзе и Котовского, «старых большевиков» и Кирова, Крупской и так далее.

Есть и третья причина, а скорее всего это первая и главнейшая – великая чистка 37-38 годов, когда чуть ли не накануне войны, о которой он постоянно думал, мечтал и готовился, он развязал страшный террор против высших командиров армии и партийной номенклатуры, добиваясь абсолютного и бездумного подчинения ему всех и вся. Для чего он развязал коллективизацию – чтоб развить сельское хозяйство и накормить народ? Дудки, подчинить крестьян и свободно обирать их для развития индустриализации, прежде всего вооружения. А крестьяне гибли от постоянных голодов, ему наплевать. Армия имела всё, но командиры стали мыслить и он этого не мог перенести. Зверская идея Красной чумы – большевиков – Мировая революция, была у него главнейшей всю жизнь.

И вот образовалось огромное количество даровой рабочей силы, для которой не нужны зарплата, квартиры, магазины, работы для жён, школы для детей и пр. Там «пайка» решает все проблемы…

Прикинул я всё это – и вот мне стала ясна вся суть сталинского адского плана – самое тяжёлое созидать руками зеков. Так что, решающим моментом тут всё-таки является экономическая первооснова, хотя начинались репрессии с указов Лысого Вампира, на политической основе.

Тут Усатый Тиран обскакал своего учителя, он не только последовательно уничтожал своих мнимых противников, не только выкашивал здравомыслящую часть народа, чтоб сделать из оставшихся массу бессловесных, страхом задавленных людей-зомби, но и создал государство на принципах рабовладения, в котором любой человек, в любое время мог превратиться в зека, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Нужных учёных, изобретателей, конструкторов, инженеров просто арестовывали, сажали в особые лагеря (шарашки) и они за баланду и пайку хлеба разрабатывали, конструировали и строили. Удобную форму создал Мудрейший: - нужно, например, 20000 рабочих на новостройку – приказ Органам и, пожалуйста, по специальностям, по возрасту, по образованию, как в отделе кадров.

Нет в наличии в ГУЛАГе, завтра наберут нужных новеньких, удобно, быстро и бесплатно. Великие стройки коммунизма, все созидались руками зеков. Беломорский канал, золото Колымы, уголь Воркуты, никель и медь Норильска, железные дороги по всей стране, апатиты, бескрайние лесозаготовки, новые города…

Всё это строилось, осваивалось, добывалось на горбу и костях нашего брата, политзаключённых. Вот почему во всех странах, куда врывалась «Советская армия – освободительница», следом за ней появлялись СМЕРШи и ненасытно хватали, как можно больше молодых людей для пополнения ГУЛАГа.

После войны очень нужны были рабочие руки для восстановления страны и вот мы попали в эту карусель, в этот заказ на рабсилу, кому судьба такая выпала. А ещё раньше наши ка-ве-же-динцы, все поголовно оказались сплошь, включая жён, детей и бабушек, японскими шпионами и «загудели» в лагеря, откуда только единицы вернулись.

Одновременно с использованием труда миллионов рабов в лагерях, «гениальный продолжатель дела Ленина», добился шока всего народа и покорной напряжённой работы всех при малых издержках на содержание тружеников. Чем больше строили, тем тяжелей жилось человеку, тем больше его обделяли и обездоливали, давая нищенскую зарплату, а колхозники вообще работали за «палочки», т.е. за отметки о трудоднях, без зарплаты…

Это давало государству огромные средства, на которые содержалась и вооружалась самая большая в мире армия, на которые поддерживались большими деньгами и снабжались оружием многие прокоммунистические режимы в мире.

Конечно, я не сразу в этом разобрался, только какие-то мысли – вопросы иногда возникали в связи с несоответствием прочитанного и услышанного с действительностью. Газеты и журналы, книги и радио были полны радостными рапортами о победах и успехах в жизни страны, песни и стихи прославляли мудрую партию, вождей и народ, лозунги и плакаты призывали к ещё большим достижениям и неустанно провозглашали здравицы той же партии, тем же вождям и опять таки народу. А мы видели, мы знали, мы чувствовали, что это всё враньё, подтасовки, часто это просто чистая «туфта».

Сдают ли многоквартирный дом, новый завод, школу или больницу, победными реляциями пестрят газеты или радио, а на деле полным полно недоделок и объекты в нерабочем состоянии. Все видят это, но молчат. Ушёл под снег урожай, не успели заготовить корма скоту, запахали урожай томатов – некому их собирать и не на чем вывозить, - молчат люди, а попробуй заикнись… Врут секретари райкомов и обкомов, врут на съездах партии генсеки – все понимают, но молча улыбаются про себя.

Никто никогда не возмущается, а зачем – себе дороже! Как будто заранее срепетированный спектакль, все знают, что будет дальше и какая у тебя роль. Если ты в ответе – ищешь на кого бы свалить, если не на людей, так на природу, стихию или на обстоятельства. Все выучились не критиковать партию и ею провозглашенные планы развития социализма, ею обнародуемые «достижения и успехи», все согласились, что «партия – наш рулевой» и «народ и партия – едины».

А почему так? Почему весь народ смиренно принял этот холопский социализм, холопское мировоззрение, закрытые темы, запрещенные книги, беспредел цензуры над СМИ (газеты и журналы, радио и телевидение, литература) и везде наглая ложь, вселенский обман, манипуляции с фактами, идеями, идеалами, выворачивание наизнанку сущности и самой сути.

Неужели не нашлось людей, кто решился бы сказать, что всё советское общество – дурдом, в котором невероятное принимается за норму! Нашлись, да только их замотали по лагерям и психушкам, а потом выслали за кордон. А мы, советское общество тех лет, уже как-то привыкли, что оно (КГБ) всегда рядом с нами. До того «всегда» и до того «рядом», что иногда казалось, что оно – это внутри нас, это МЫ.

Мы – общество обманутых утопическими доктринами людей, часть которых превращена им в доносчиков. Мы – сохраняющие привычку оглядываться, даже когда в этом нет необходимости. Мы – безучастно соглашавшиеся с очередной «спасительной программой» на «историческом рубеже», с очередными законопроектами, которые ничего хорошего не приносили, и даже отбросили страну назад, так далеко, что бывшая «сверхдержава» вынуждена была превратиться в сырьевую колонию…

Я очень люблю путешествовать, и все отпуска ежегодно отдавал этой своей страсти, тем более что железнодорожники имеют право на ж.д. билет в любую точку страны, бесплатно. Я так и строил свои турне, чтобы навестить бывших «однополчан», по дороге на самую отдалённую точку страны. Таким образом, мне удалось объехать всю страну, на поездах, самолётами и водными путями и даже совершить несколько круизов на своей машине.

Упомянутый ранее П.К.Рябовский, после освобождения уехал в Волгоград, где жила его жена Л.П. Шатрова. Она ещё работала в театре оперетты, куда поступил и он. И вот через некоторое время, он зовёт меня к ним, на работу в театр. А у меня драма, любимая женщина уехала к другому. Я в «разбитых чувствах» и здесь мне всё не мило. Сборы были недолги… и я в Волгограде.

Теплая встреча с дорогими друзьями и новое знакомство с семьей Барышниковых, тоже однополчанами из Тайшета. И вот я работаю художником-декоратором в театре, жизнь налаживается, мне всё нравится – и город-герой, и Волга, и работа, поездка на гастроли по Кавказу. Вскоре я женился и казалось, что жизнь радует меня за всё пережитое.

Так прошло два года. Мы с Машей очень хотели иметь детей, но видно не судьба. Я относился к этому спокойно, сознавая что такое бывает иногда, но Маша начала меня ревновать к театру и актрисам и даже заставила уйти из театра. Мои поиски работы были безуспешны, так как куда бы я не обращался, мне или сразу отказывали, взглянув на паспорт или делали это на другой день.

Есть, видимо, какая-то отметочка в паспорте, ведь я же ходил по объявлениям «требуются» и был согласен на любую работу. Но город-герой таких как я не принимал, как стало мне понятно из моих скитаний – он же режимный… И так мне стало худо, что после очередной «разборки» с Машей, я махнул на всё рукой и помчался в обратный путь. Тем более что брат решил строиться и звал меня на помощь, описывая все прелести собственного дома и дешевизны его постройки своими руками. Так я снова очутился на Вихоревке…

В 1960 году мы с братом заканчивали строительство его дома, и я тоже решил строиться, тем более что появилась возможность дёшево купить и перевезти деревянный дом из зоны затопления будущего Братского моря. Так всё и получилось: я купил большой, красивый дом, разобрал его и перевёз на Вихоревку. Сборку сруба сделали плотники, а все остальное строительство я выполнял сам. В 1961 году я снова женился и через год мы перешли жить в свой дом, но отделка дома и постройки гаража, теплицы, кладовок, летней кухни и благоустройство территории, продолжались ещё несколько лет.

Когда я в 1938 году поступил в университет «Кэн-коку», отец наш, вступив в «Хор донских казаков имени атамана Платова», которые гастролировали по миру, отправился с ними в Америку. Но началась Тихоокеанская война, хор через год распался и отец обосновался в Сан-Франциско, где давно живёт, большая колония русских. Мы потеряли друг друга на долгие годы. Война… Мой арест… Никаких известий или возможностей иметь их…

Вадим в 1947 году, из Харбина перебрался в Дальний и там его в 1950 году нашёл розыск, предпринятый отцом через Международный Красный Крест. Он стал переписываться с отцом, сообщил ему обо мне, и только после нашей встречи я всё узнал об отце. Началась регулярная переписка и поиски возможностей встречи, но тогда это было не просто, «холодная война» была в разгаре.

Но всё же, в июне месяце 1967 года, отец, по какой-то замысловатой путёвке круиза Москва, Ленинград, Братск, прилетает в Иркутск. Мы обе семьи, его встречаем в Иркутске, летим вместе в Братск и оттуда к нам на Вихоревку, (заранее оповестив « контору»).

Вся семья, по большому счёту, в сборе: отец, два сына, две невестки, два внука и четыре внучки. У сыновей хорошие дома, дети, приветливые и заботливые невестки. Отцу в семье нравится, и он решает, вернувшись выхлопотать разрешение на жительство в России, вместе с сыновьями.

Я предлагал ему остаться сейчас, но он никак не соглашался, а зря, ну кто бы его насильно вывез. Можно было бы оформить документы и здесь… И вот, прожив у нас неделю, он возвращается в Москву и затем в Америку. Дальше он писал, что подал прошение на имя посла Советского Союза в Вашингтоне, прося оказать ему помощь в возвращении на родину. Началась нудная переписка, отец дважды летал в Вашингтон, ему оба раза обещали и ничего не делали, и в такой безысходности его разбил паралич и 3 декабря 1970 года он скончался. Мир его праху…

На нашей дороге началась электрификация, объявлен набор на курсы помощников машиниста. Я поступил и через месяц, сдав экзамены, стал работать на электровозах помощником машиниста.

Тут зарплата побольше, но очень уж не регулярна работа, вызывают и днём и ночью, в любое время суток. И когда меня пригласили работать в отдел гражданских сооружений инженером по эстетике, я согласился и до выхода на пенсию занимался дизайном в строительстве, ремонтах, переоборудованиях и благоустройствах.

Прошло 20 лет после того, как нас однополчан освободили из лагерей. Мы постоянно поддерживали дружбу, возникшую там, в рабстве – переписывались, ездили друг к другу в гости, а я ежегодно предпринимал такие маршруты в отпусках, чтоб попроведать возможно больше друзей.

И вот однажды пришла мне в голову мысль – а что если объявить сбор наших однополчан здесь на Вихоревке, на какую-нибудь юбилейную дату. И я решаю так: рассылаю приглашения на мой День рождения (28 августа) у меня дома, а это как раз через 20 лет после обретения свободы (1956 - 1976).

Ребята, конечно, поняли всё и вот начался съезд иногородних гостей. Размещаются по домам однополчан-земляков и у меня тоже, и в назначенный час начинается торжество встречи за банкетным столом, естественно! Как смогли разместиться 48 человек в комнате18 кв. метров удивительно, но это было! И расцвело застолье – тосты, воспоминания, шутки, подначки, смех и снова воспоминания пережитого. На другой день, все вместе посетили могилы однополчан рано ушедших в мир иной, мир их праху… А затем застолья, на этот раз в домах однополчан, и как бывало когда-то в пасхальные дни, визиты гурьбой то к одним, то к другим. Ну точно, как в Модягоу или в Нахаловке давным-давно.

Решили через каждые пять лет проводить встречи и 25-летие собрались отпраздновать в ресторане, да не тут-то было. Директор сперва согласился, но видно посоветовавшись с «конторой», отказал, по телефону. Ладно, мы уже имеем опыт и вторая встреча в 1981 году прошла не хуже, но приехало однополчан поменьше, ушли в мир иной несколько друзей возрастом постарше.

В 1986 году 20 августа прошла третья встреча и опять у меня дома и с меньшим числом участников. Всё меньше нас остаётся, всё труднее нам собираться, болезни и немощи одолевают…

Но в стране начались перемены – перестройка разбудила народы, подняла на борьбу за демократизацию, открытость, гласность в жизни страны, за необратимость процессов коренной ломки политической и экономической системы СССР в интересах человека, за построение правового государства.

Начались перемены в верхах, КГБешный зажим стал ослабевать, появились демократические партии и движения. Одно из них – это «Мемориал», историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество, созданное в 1988 года на учредительной конференции в Москве, которое объединило людей для борьбы с беззаконием, дискриминацией, попранием прав человека и народов, для восстановления исторической правды о репрессиях, для реабилитации и помощи жертвам репрессий.

Затем 9 декабря 1989 года, учреждена «Всесоюзная ассоциация жертв репрессий» (ВАЖР), тоже в Москве, на Учредительный съезд которой, я был делегирован. Цель Ассоциации – увековечение памяти о жертвах незаконных репрессий, восстановление исторической правды о преступлениях сталинизма, признание их преступлениями против человечности и человечества.

24 декабря 1989 года в Братске проходит учредительная конференция отделения общества «Мемориал», в которой я принимал активное участие, став членом этого общества, а в дальнейшем и сопредседателем.

И, наконец, 6 мая 1990 года, мы земляки-однополчане, решили создать свою организацию и на общем собрании учредили «Ассоциацию узников Озерлага», в которую вошли 48 человек жителей Вихоревки, и 24 «озерлаговца» из разных других городов. Мы вступили в «Мемориал» коллективным членом, потому что наши цели идентичны и наш долг быть в рядах правозащитников.

13 августа 1990 года вышел Указ Президента СССР М. Горбачёва – «О восстановлении прав всех жертв политических репрессий 20-50 годов» - это первый официальный документ, признавший и осудивший многолетний террор тоталитарного государства за годы Советской власти и пытавшийся что-то сделать по восстановлению реабилитированных в их гражданских правах.

Но до создания закона дело не дошло, не до того, начались большие перемены.

На волне таких приятных нам изменений, к четвёртой встрече однополчан, по случаю 35-летия обретения свободы, мы готовились с большим усердием: разослали всем пригласительные билеты на ассамблею, подготовили двухдневную программу, в которой, кроме торжественной встречи на открытии ассамблеи, затем панихиды на кладбище, а вечером банкета в ресторане в первый день, организовали пикник на Братском море, во второй день.

Открытие ассамблеи назначено на 12 часов 20-го августа 1991 года. 19 августа начали подъезжать иногородние однополчане с супругами, их встречаем и размещаем по домам земляков.

А утром 20-го экстренное сообщение по радио и телику о ГКЧП. Что делать? Продолжать или отменить? Ведь объявлено чрезвычайное положение. Некоторые было струхнули и мнения разделились: робкие за отмену, а поверившие в перемены – за продолжение. Решили продолжать и ассамблея прошла по намеченному плану, в атмосфере нашего доброжелательства и дружбы. Собралось более 60 человек, сперва отслужили панихиду по ушедшим в мир иной лосянам на кладбище. А вечером был банкет в ресторане и удался он на славу – с душевным подъёмом, много танцевали и даже играли во всякие игры далёкой юности. А на другой день – пикник у моря, как полагается с рыбалкой и ухой, и с песнями нашей молодости.

На фоне развития гласности, тема репрессий всё больше стала появляться на страницах газет и журналов. Бывшие узники ГУЛАГа публиковали воспоминания, выплёскивая в них вою боль страданий и унижений в годы рабства, но коммунисты-ортодоксы всячески пытались очернить, оболгать, принизить правду прошедшего.

Один такой гомункулус коммунистической веры, бывший начальник «Озерлага», полковник Евстигнеев, возглавлявший один из островов ГУЛАГа, где 3000 партийцев и комсомольцев «перевоспитывали трудом» 40 тысяч политзеков, беззаконно нарепрессированных в разных странах. Выступая в горкоме комсомола перед журналистами города, он развел турусы на колёсах о якобы сытном пайке для заключённых, о библиотеках, газетах и журналах, о спорте и отдыхе и т.д.

Его выступление напечатали в газете, в рубрике «Правда об «Озерлаге», какая она?» И я не стерпел – на одном дыхании написал «Открытое письмо С.К. Евстигнееву, бывшему начальнику «Озерлага», от бывшего з/к этого лагеря В.В. Чеусова, личный номер И-764, статья 58, пункты 4-6-11, срок 15 лет», в котором по косточкам разобрал его лживые утверждения и помчался в редакцию газеты «Красное знамя», чтобы отдать в печать.

Но не тут-то было – отказались наотрез! Охолонув, я понял, что этого стоило ожидать, ведь ворон ворону глаз не выклюет! Обратился к другим и газета «Братский металлист» 21 декабря 1989 года его поместила.

А 24 декабря в Братске была назначена учредительная конференция «Мемориала», на которой я выступил с обращением: - «Помните, правда о прошлом по капелькам просачивается в мир наших дней и смотрите, какой взрывной силой она обладает. Люди не хотят жить в обмане, в обществе абсурда, утопии и разных фикций. Они требуют информации о прошлом, что с нами было, как будем жить дальше…» И зачитал несколько абзацев из письма… Зал всколыхнулся, начали выступать в поддержку и пожилые и молодые. Редактор предусмотрительно напечатал увеличенный тираж и принёс на конференцию, где его моментально расхватали. На таком подъёме «Мемориал» был учреждён...

Полковник, конечно, осердился – как это бывший зек, которого недавно я мог в порошок стереть и такое себе позволяет и «шасть» заявление в суд, об оскорблении его чести и достоинства и привлечении к судебной ответственности меня и редактора газеты. Особенно его разозлили слова – «Допустим, что Вы тогда верили в справедливость и правильность сталинской политики репрессий, ну, конечно же, как же иначе! Но вот теперь то, когда открывается вся безнравственность и подлость, весь трагизм и преступность сталинской машины подавления свобод и прав человека и самой личности его, наконец, когда Вы сами признаётесь, что осуждаете Сталина, что Вас заставляет выступать в защиту грязной и подлой системы насилия и произвола? Что? Честь мундира?! Тогда присмотритесь к нему повнимательней, он весь в крови подло убитых заключённых! Конечно, не Вы лично убивали, но и Сталин не сам убил миллионы и миллионы людей!...»

Раньше, конечно, нам бы не сдобровать, но подули другие ветры, да и судья была из другого поколения и отказала в возбуждении иска, объяснив разъярённому полковнику, что моя фраза не буквально указывает на его мундир, а это литературный оборот и здесь нет криминала. Не успокоился полковник, подал в областной суд, но и там ему – от ворот поворот, а нас даже и не вызывали.

Перестройка всё же действительно что-то перестраивала в умах людей, а гласность, хоть и дозированная, открыла глаза людям на такое, о чем они просто боялись и думать, не то, что говорить.

В августе 1991 года, как я упомянул выше, случился путч. Это событие потрясло страну, а может быть и весь мир. 19 августа мы ещё жили в одной стране, а 21 августа оказались уже в другой. В эти дни рухнула коммунистическая империя, но отголоски этого события ещё долго будут ощущаться всей страной. После путча все республики мгновенно отреагировали заявлениями о независимости (вот как намозолил «Союз нерушимый республик свободных» всем народам), открыв «Парад суверенитетов» и обзаведясь президентами. А 8 декабря «Беловежское соглашение» доконало этот монстр – оплот кошмара коммунизма, ГУЛАГа и геноцида собственного народа.

Новый президент, Б.Н.Ельцин, не откладывая как предыдущий, 18 октября 1991 года подписывает «Закон о реабилитации жертв политических репрессий», по которому нам, подвергшимся репрессиям, была выплачена денежная компенсация (довольно жиденькая на фоне роста цен) и установлены некоторые льготы, которые со временем тоже поредели, в связи с хромающими на все ноги реформами, а потому в дальнейшем этот Закон несколько раз изменялся и дополнялся постановлениями правительства Российской Федерации.

В сентябре-октябре 1993 года новые события потрясли страну – опять танки в Москве, кровавые выступления хорошо вооруженной банды боевиков, их штурм телецентра «Останкино», раненые и убитые на улицах и, наконец, осада, обстрел и штурм Белого дома, на чём и завершилась «Октябрьская революция 1993 года». Заговорщики этого путча рассчитывали, что народ недовольный реформами рванётся за коммунистическим парламентом назад, в прошлое – не вышло, не рванулся…!

А ведь так было славно, так понятно: великий, могучий Советский Союз, хлеб за 16 копеек, работал – не работал – зарплату получай, почти бесплатное жильё – 5 метров на человека и надежда, если будешь хорошо себя вести, получишь от государства целых 9. Можно читать газету «Правда», смотреть программу «Время» и три раза в год по праздникам радоваться телевизионному «Огоньку».

Странно, почему вместо сытой холопской жизни, народ выбрал непонятную, жестокую и трудную свободу, хотя она ещё не скоро окрепнет, станет полновластной и принесёт свои плоды?!...

Наконец-то моя страсть к путешествиям получила новый импульс – пришла свобода заграничных вояжей. В марте месяце 1989 года я прочел в газете, что Горби разрешил и поездки на встречи с друзьями, по их приглашению, а не только к родственникам. И закипела работа: написал письма однокашникам-японцам о такой новости и моём желании их посетить. Они прислали приглашение в таком высокопочтенном стиле, что я не рискнул его дословно переводить в «конторе», а то ещё заподозрят чего…

Собрал необходимые бумаги, прошел проверки и ОВИРа и «конторы» и в мае отправился в «Страну восходящего солнца». Это было почти сказочное путешествие! За 25 дней я объехал всю Японию, меня буквально передавали друг другу, а принявший старался не отстать от передавшего. Первоклассные отели, рестораны, развлечения (были и гейши), встречи с друзьями, театр «Кабуки» и первенство Сумо, подарки, сувениры и постоянно вопрос – что тебе купить, что ты хочешь посмотреть или покушать? А вот это твоей жене и детям…

А затем, такие вояжи стали привычным делом, и я успел побывать восемь раз в Японии, в Китае (Харбин, Чанчунь, Пекин, Далян) и три месяца жил в Австралии, благодаря приглашениям друзей. А в 1997 году посетил могилу отца на сербском кладбище Сан-Франциско, исполнил свой сыновний долг.

Вот так окончились мои вторая – в рабстве и третья – в крепостничестве жизни, вместе с развалом государства-рабовладельца, государства-крепостника и хотя далеко ещё до настоящей свободной жизни, я доволен тем, что хоть остаток жизни моей проходит в стране избавляющейся от абсурда насильственного кровавого эксперимента «построения коммунизма в отдельно взятой стране», за который народ заплатил миллионами жизней.

Страна возрождается в борьбе, трудно и сложно, с ошибками и накладками, но ведь, можно сказать, Россия совершила гигантский прыжок в неизвестность. И конечно, теперь главный вопрос – когда же нас перестанет трясти, когда придёт устойчивость и стабильность в политике и экономике, а с ними спокойствие и благосостояние жизни всего народа. Трудный вопрос и на ответ тоже потребуется немало времени… Поживем… И доживём ли...? .