Год без Юрия Шмидта

Арсений Рогинский: о Юрии Шмидте

Речь, произнесенная в 2006 году в Берлине при вручении Ю. М. Шмидту премии имени Петры Келли.

***

Дорогие друзья,

с Юрием Марковичем Шмидтом меня связывают десятилетия личной дружбы. О давнем друге говорить приятно, но трудно. Мне, как историку, легче начать с чего-нибудь менее личного. Например, с судеб российской адвокатуры.

Юрий Шмидт и Арсений Рогинский

Сам институт современной адвокатуры возник в России сравнительно недавно, всего-то около 150 лет назад, в эпоху реформ 1860-х годов. Одной из самых важных таких реформ была реформа судопроизводства. Именно тогда впервые на русской почве начали действовать такие принципы, как гласность и состязательность судопроизводства, такие институты, как суд присяжных, такие корпорации, как корпорация присяжных поверенных – так тогда назывались адвокаты. Россия стремительно становилась европейской страной, и судебная реформа была величайшей в ее истории попыткой привить обществу и государству европейские понятия о праве. Конечно, были срывы, неудачи, отступления, были долговременные рецидивы правового варварства, была практика административных, внесудебных расправ над политическими противниками режима. И все-таки к началу ХХ века новая система судопроизводства прочно вросла в русскую повседневную жизнь. Вместе с нею привычной и понятной сделалась адвокатура.

Эти пятьдесят с небольшим лет по праву именуются золотым веком русской адвокатуры. Столпы адвокатуры, чьи судебные речи печатались в газетах, сыграли, конечно, огромную роль в становлении новой российской общественности. С другой стороны, профессия юриста стала массовой. Но изо всех юристов лишь адвокаты, наряду с врачами, учителями и инженерами, и, разумеется, литераторами, стали одной из основополагающих компонент того сословия, которое принято называть русской интеллигенцией.

Что произошло потом – всем известно. Не уничтожив формально систему независимой судебной защиты, большевики свели ее роль в судопроизводстве практически к нулю. Адвокатура стала самой бесправной и самой бессильной корпорацией из всех имеющих отношение к правосудию. Это понятно: прокурор обвиняет от имени государства, судья от имени государства судит. А от чьего имени выступает адвокат? От своего собственного? От имени закона? От имени справедливости? От имени гуманности и милосердия? Все эти категории были объявлены ничтожными по сравнению с всеобъемлющим "государственным интересом". Бесправие адвокатуры было прямым следствием максимальной удаленности этой категории юристов от единственного источника всякой силы и власти в стране.

Но эта удаленность имела свою оборотную сторону, своеобразное преимущество. Адвокаты, в отличие от судей и прокуроров, сохраняли некое слабое подобие независимости. Они не считались государственными служащими, а адвокатские коллегии формально считались не государственными учреждениями, а как бы негосударственной, цеховой корпорацией, чем-то вроде творческого союза. И – до некоторой степени – так оно и было. Даже и при советской власти в адвокатских сообществах сохранялся некий неуловимый дух независимости и свободомыслия, напрочь не существующий в других юридических корпорациях. Советские адвокаты никогда не были частью властной элиты, как прокуроры и судьи; но зато никому не пришло бы в голову причислить судью или прокурора к интеллигенции. А адвокаты оставались интеллигенцией. И новые поколения советской интеллигенции, очень плохо представлявшие себе тот период, когда Россия чуть-чуть не стала европейской страной, поглядывали на адвокатов со смутным чувством некоего узнавания и одновременно родового, генетического воспоминания. Само это слово – адвокат – напоминало о чем-то почти забытом, но очень хорошем, чем-то, что ассоциировалось со свободомыслием, справедливостью, правом, гуманизмом... Важнее всего, что это чувство причастности к традиции никогда не умирало до конца и в самой адвокатской среде.

Конечно, ничего этого не могло бы быть, если бы в этой среде не оставалось некоторого, – очень малого, но это не так важно, – числа "носителей огня". Поначалу это были уцелевшие дореволюционные присяжные поверенные, потом их ученики, потом – ученики учеников. И когда окончилась эпоха массовых убийств, когда часть интеллигенции – уже совсем новой, советской интеллигенции, часто никак не связанной с прежней, дореволюционной, вновь почувствовала вкус к свободе, – среди адвокатов нашлись люди, которые не побоялись возродить одну из главных традиций русской адвокатуры: всегда быть на стороне свободы. К этой категории относятся Борис Золотухин, Дина Каминская, Софья Каллистратова, несколько других – великие адвокаты последней трети минувшего столетия, бесстрашно бравшие на себя высокую роль защитников на политических процессах и достойно принимавшие все последствия своего выбора, от понимания невозможности победы до профессиональных гонений и политических репрессий, которые зачастую обрушивались не только на их подзащитных, но и на них самих.

К этой же когорте "учеников учеников" принадлежит и Юрий Маркович Шмидт.

Правда, ему не случилось выступать защитником на политических процессах 1960-х, 1970-х и начала 1980-х годов: его до этих дел попросту не допускали, хотя он и пытался добиться права защищать таких диссидентов, как Сергей Ковалев и Анатолий (Натан) Щаранский. Однако Комитет госбезопасности предпочел заранее исключить возможность появления на общественной арене нового адвоката-диссидента – в КГБ отлично знали, чего можно ожидать от адвоката Шмидта.

Например, там прекрасно понимали, что у Шмидта – наследственная закваска. Его отец, Марк Рахмиэльевич Левин, много лет был политзаключенным – не безвинной жертвой террора, а именно политзаключенным. Потомственный социал-демократ, он с ранней юности принимал участие в сопротивлении большевикам, был арестован впервые в конце 20-х и с этого момента его жизнь – беспрерывные ссылки и лагеря. Мать Юрия, Наталья Карловна Шмидт, тоже была политической ссыльной. В сибирской деревне в середине 30-х и познакомились родители будущего адвоката. К счастью, матери сравнительно быстро разрешили вернуться в Ленинград. В мае 37-го здесь родился Юрий, а через две недели в очередной ссылке был арестован отец. Отец и сын впервые встретились в 56-м, отцу было в это время 47, из них – 26 лет были отданы Гулагу.

Я и еще целая группа моих ровесников, мы познакомились с Марком Рахмиэльевичем в конце 60-х и сразу же подпали под обаяние его ума, его иронии, его прозрачного и строгого политического анализа сегодняшних событий. Он стал одним из самых важных наших учителей. Юрию Марковичу посчастливилось быть сыном этого удивительного человека, разговаривать с ним каждодневно. Наверное, это было самое сильное из испытанных им влияний.

К середине 70-х Юрий Шмидт, закончивший университет в 60-м, уже считался одним из наиболее уважаемых ленинградских адвокатов по общеуголовным делам. За счет чего было достигнуто это признание в стране, где прочно укоренилась догма, что "у нас зря никого не сажают" и где само слово "обвиняемый" уже фактически обозначало "осужденный"? Репутация Шмидта была основана исключительно на качестве его работы, на сочетании высокого профессионализма и очевидного, хотя и без бравады, бесстрашия. Молодой адвокат был известен не столько пронзительными речами, сколько тщательностью, доходящей до въедливости, дотошным вниманием к деталям, тем, что мастерски оперировал процессуальными тонкостями, не боялся методично оппонировать следствию, прокурорам, судьям. К тому же хорошо была известна его готовность отстаивать права защищаемого им человека до самой последней возможности. Это почти никогда не могло привести к полному оправданию, даже если человек был действительно невиновен или когда явно не хватало доказательств вины, но могло содействовать – и было немало случаев, когда содействовало – вынесению более мягкого, более справедливого приговора. Неприятности же, к каким мог привести этот стиль защиты самого адвоката (а неприятностей этих было предостаточно), никогда не останавливали Юрия Шмидта.

Но к той же середине 70-х он приобрел и другую известность: он постоянно оказывал консультативную юридическую помощь, всегда бескорыстную и зачастую вынужденно негласную, но от этого еще более ценную и необходимую, очень и очень многим. Здесь и весь наш довольно узкий круг ленинградских диссидентов, и множество активистов эмиграции из СССР (не только еврейской, но и немецкой), и близкие нам по настроениям люди культуры, всегда обращавшиеся к Шмидту в сложных обстоятельствах их взаимоотношений с властью. Среди последних – замечательный поэт и будущий нобелевский лауреат Иосиф Бродский, которому также немало помогал адвокат Шмидт.

Тогда же, в середине 70-х в самиздате появляется и широко расходится статья Шмидта об этике поведения адвоката в политическом процессе. Поводом для нее стала все более распространявшаяся в то время практика, когда "допущенные" к таким процессам адвокаты с негласной подачи КГБ убеждали подсудимых в необходимости признания своей вины и публичного покаяния (желательно в виде газетной статьи), обещая взамен резкое смягчение наказания – ссылку, а то и условный срок вместо лагеря. В статье доказывался аморализм и профессиональная несостоятельность (ведь фактически подсудимый был совершенно невиновен!) такого рода действий.

Думаю, что и систематическая помощь людям, входившим в конфликт с властью, да, наверное, и эта статья, хотя и подписана была псевдонимом, – все это не осталось тайной для КГБ. Так что у Комитета госбезопасности были вполне весомые резоны не допускать Шмидта до участия в политических процессах. Конечно, его и его семью, как и большинство людей нашего круга, не миновали обыски, допросы, "беседы" в КГБ; к счастью, без особых последствий.

Что до недопущения его к участию в защите людей, обвиняемых по политическим статьям Уголовного кодекса, то спустя двадцать лет Юрий Маркович поквитался с Комитетом, добившись от Конституционного суда Российской Федерации решения о незаконности самой системы "допусков" адвокатов к судебным процессам.

Как адвокат Шмидт получил возможность реализовать в полной мере свой общественный темперамент только в годы перестройки и сразу стал всесоюзной знаменитостью. Я не оговорился: не всероссийской, а именно всесоюзной: и накануне роспуска СССР, и после него, он защищал людей, которых преследуют по политическим мотивам, из многих стран на пост-советском пространстве. Характерной чертой его позиции в этих делах является именно то, что он не ограничивает свою защиту сугубо юридической аргументацией. Он прямо и открыто вскрывает политический подтекст того или иного дела. В борьбе за своих подзащитных Юрий Шмидт не стесняется выходить за рамки процессуального действия; газетные статьи и пресс-конференции, где он объясняет широкой публике значение и смысл происходящего, для него такая же часть его работы, как и выступление в суде. Поэтому Юрий Шмидт – не только замечательный адвокат, но и выдающийся общественный деятель, основатель и руководитель первой независимой адвокатской общественной ассоциации – Российского комитета адвокатов в защиту прав человека. Это очень важная организация, прежде всего, потому, что это единственная организация такого рода в России. И я отлично понимаю, почему Юрий впрягся еще и в эту лямку. Ему, в отличие от многих его коллег, небезразличны исторические судьбы его корпорации, небезразлично, будут ли возрождены гуманистические и гражданские традиции русской адвокатуры в условиях тотальной коммерциализации профессиональной деятельности адвокатов. В частности, такая традиция, как бесплатная защита обвиняемых по политическим делам.

Я не буду подробно рассказывать вам здесь обо всех громких политических процессах, в которых он принимал участие; назову только самые главные.

1989 год. Дело Аркадия Манучарова, одного из лидеров армян Нагороного Карабаха.

1991 год. Дело Тореза Кулумбекова, обвиненного властями Грузии в осетинском сепаратизме и провоцировании массовых беспорядков.

1993 год. Дело Абдуманопа Пулатова, узбекского диссидента, ставшего политэмигрантом в России.

1996 год. Поддержка гражданского иска, возбужденного беженцами из Афганистана против Федеральной миграционной службы России.

1997 год. Дело Валерия Мирошниченко, военного пенсионера из Эстонии, незаконно высланного эстонским правительством из страны, фактически – важный эпизод борьбы русскоязычного населения Эстонии против ущемления их гражданских прав.

Наконец, два важнейших дела, которым, в основном, посвящены последние годы адвокатской и правозащитной работы Юрия Шмидта.

Это, во-первых, дело морского офицера Александра Никитина, арестованного по изумительному в своей абсурдности обвинению в шпионаже в пользу международных экологических организаций и выдаче им важных государственных тайн. До недавнего времени это было самым знаменитым делом, в котором пришлось участвовать Шмидту и где – после пятилетнего труда – ему удалось добиться победы.

И наконец, дело, которым он занят сегодня: участие в защите Михаила Ходорковского. На этом сюжете я хочу остановиться чуть подробнее, ибо это дело потребовало от него не только всех его профессиональных талантов, но и гражданского мужества, вполне сравнимого с тем, какое требовалось от адвокатов, защищавших диссидентов в советскую эпоху.

Проблема здесь не в юридическом вопросе о виновности или невиновности Михаила Ходорковского в том, в чем его обвиняют, не в том, уголовное это дело или политическое. И даже не в том, какие из множества гипотез об истинной подоплеке этого дела верны. Дело в том, что власть проявляет по отношению к Ходорковскому и тем, кто принимает участие в его судьбе, откровенно пристрастный враждебный интерес, выглядящий почти как мания. Жестокий приговор ему, жестокие приговоры его близким сотрудникам, уничтожение не только компании, которой он некогда владел, но даже и общественной организации, которую он учредил и поддерживал. Такое ощущение, что идет систематическая и планомерная "зачистка" всего, что связано с именем этого человека. Можно гадать, является ли эта планомерность и педантизм уничтожения заранее обдуманной чертой всей операции, или здесь проявляются некие личные обиды и амбиции, но в любом случае то, что Шмидт принял участие в этом деле и занял в нем принципиальную и бескомпромиссную позицию, не могло сойти ему с рук. И, между прочим, не сошло: не дальше, как осенью 2005 года Шмита попытались изгнать из адвокатского союза. Пока не вышло, а что будет дальше – посмотрим.

Юрий Шмидт громко, на весь мир, заявляет, что его подзащитный невиновен, что дело против него – политическая расправа. И это не очередной адвокатский прием в пользу подзащитного. Я хорошо знаю Юрия: если бы он не был уверен в своих словах, то нашел бы другие способы, другие аргументы помочь своему подзащитному. Значит, именно эту позицию диктуют ему его профессиональный долг и гражданский темперамент.

Вообще, из всех традиций русской адвокатуры именно эта – нераздельность гражданского и профессионального долга – наилучшим образом представлена в работе Юрия Шмидта и возглавляемого им Российского комитета адвокатов в защиту прав человека. Его профессия адвоката неотделима от его роли общественного деятеля; это банальная ситуация для Запада, но совсем нетривиальная для России. Как практикующий адвокат, он защищает права конкретных людей; как общественный деятель, он защищает свободу.

Я вспоминаю волнующие августовские дни 1991 года. Путч. Решается будущее страны. В Ленинграде ждут, что вот-вот в город войдут по приказу гекачепистов танки. На Дворцовой площади собрались десятки тысяч людей. Мэр города Анатолий Собчак предоставляет слово адвокату Юрию Шмидту. Страстная речь Шмидта посвящена именно свободе. И заканчивается она словами: "Как юрист заявляю: любое сопротивление действиям путчистов будет правомерным. Любое способствование им будет соучастием в преступлении, и никто не сможет оправдаться тем, что он выполнял приказы, ибо эти приказы преступны. Поражение хунты неизбежно […] Да здравствует свобода!".

Наверное, неслучайно, что когда в конце 1990-х годов одно из издательств начало издавать серию "Адвокаты свободы", то первую книгу в этой серии оно посвятило Юрию Шмидту.

И еще об одном нельзя не сказать здесь. Вы знаете, что в России и, в особенности, в нашем с Юрием родном городе поднимает голову нацизм. Убийства следуют за убийствами, и многие полагают, что это не разрозненные акции скинхедов-одиночек, что за ними стоят организованные подпольные группировки. Юрий Шмидт, помимо прочего, известен в России как последовательный и непримиримый антифашист, как один инициаторов и разработчиков новых правовых инструментов для борьбы с нацизмом. В нынешнем Петербурге это совсем небезопасно, так что, помимо гражданского мужества, Шмидт обладает еще и незаурядным человеческим мужеством.

Дорогие друзья,

награждение Шмидта премией имени Петры Келли кажется мне правильным и замечательным событием. Это – признание заслуг Юрия Марковича. Это – поддержка для всех нас в нынешних непростых условиях. Это – констатация нашего единства, общности многих традиций и основных концепций. Имя Петры Келли тоже ведь представляет некую концепцию и некую традицию, одной из основательниц которых она была. И важнейшая часть этой традиции – признание свободы как фундаментальной ценности.

Об авторе: Арсений Рогинский
председатель Правления Международного общества "Мемориал"

Юрий Шмидт и Владимир Буковский. НИЦ "Мемориал", Санкт-Петербург. 2007 г. Фото Ирины Флиге.