Об исторической памяти и сталинском терроре

29 марта 2016 года в Музее и общественном центре имени Андрея Сахарова в Москве состоялась дискуссия на тему "Сталинский террор: механизмы и правовая оценка".

В ней приняли автор книги "Сталин. Жизнь одного вождя" Олег Хлевнюк и заместитель председателя Совета научно-информационного и просветительского центра "Мемориал" Никита Петров. Оба собеседника – профессиональные историки, оба известны как крупнейшие специалисты по проблематике репрессий – и своими исследованиями, и своим участием в публикации документов.

Роль модератора исполнял научный редактор издания "Полит.ру", член Вольного исторического общества Борис Долгин.

В сегодняшней России в общественном сознании вновь укрепляется образ Иосифа Сталина как жесткого руководителя, но "эффективного менеджера", который "выиграл войну". Всё чаще в СМИ встречаются сообщения об открытии в том или ином городе очередного памятника Сталину. Высокопоставленные государственные чиновники публично называют репрессии, в результате которых только за время Большого террора 1937-1938 годов, по данным Олега Хлевнюка, погибло порядка 1,5 миллионов человек, "перегибами".

Что в действительности представлял собой государственный террор сталинской эпохи? Каковы были его механизмы? Как они соотносились с советскими законами того времени? Почему наша историческая память о терроре несовершенна?

На эти и другие вопросы попытались ответить участники дискуссии.

Никита Петров, Олег Хлевнюк. Фото http://www.sakharov-center.ru/

Олег Хлевнюк напомнил о том, как сначала западное, а потом российское общество узнало о терроре и как к нему относилось в разное время.

"Совершенно очевидно, что о терроре мы и наши предшественники знали всегда. Информация о том, что происходило в Советском Союзе, конечно же, поступала на Запад, и не только на Запад. Все знали о процессах. Более того, сталинское правительство старалось эти процессы делать максимально публичными – не только внутри страны, но и на международной арене. Согласно специальным постановлениям Политбюро, стенограммы этих процессов издавались большими тиражами и распространялись на основных европейских языках на Западе", – сказал Олег Хлевнюк.

Однако и в тот период эти сведения вызывали споры, на них были разные точки зрения.

Так, имелась, "условно говоря, точка зрения американского посла в СССР Джозефа Дэвиса, считавшего, что на скамью подсудимых попали действительные враги". Одновременно была "точка зрения "левых", которые отстаивали невиновность своих товарищей – старых большевиков-диссидентов, оказавшихся на скамье подсудимых", – привел примеры Олег Хлевнюк.

Позже историки "стали обращать внимание на то, что террор – это процесс более широкий, что он охватил не только верхушку большевиков, но и, по крайней мере, в эти жернова попали люди интеллигентного труда. На них обратили внимание прежде всего потому, что появились мемуары, особенно после смерти Сталина".

Но на данной стадии представление о масштабах террора, о том, как все это происходило, – кого почему арестовывали и расстреливали, как это все было организовано, – было неполным. Ведь прямых источников информации у исследователей практически не было, и приходилось довольствоваться косвенными. Основным источником служили рассказы об отдельных людях, попавших в жернова террора, выживших или или погибших.

Потом историки разделились. "Одни продолжали отстаивать теорию значимости и высоких цифр. Другие, историки-ревизионисты, говорили о том, что террор – это некое стихийное, достаточно случайное явление, к которому того отношения, которое ему приписывают, сам Сталин не имел, цифры были достаточно низкими, речь шла о тысячах арестованных", – пояснил Олег Хлевнюк.

Такую острую дискуссию, ведшуюся на Западе, исследователь назвал "долгой и безрезультатной, поскольку архивы были закрыты".

В это же время в Советском Союзе на данную тему не говорили вообще. Использовалась ритуальная формула о "нарушении социалистической законности". Как правило, она не очень сильно конкретизировалась.

Ситуация, по словам Олега Хлевнюка, радикально изменилась, когда были открыты архивы КГБ СССР:

"Очень многое стало на свои места. Прежде всего мы узнали кое-что более точно. Появилась ведомственная статистика НКВД, в которой фиксировались аресты, осуждения и, соответственно, в этой статистике фиксировались цифры о количестве заключенных в лагерях, о смертности в лагерях, даже о национальном составе заключенных в лагерях. Бюрократия везде работает одинаково – идет ли речь о производстве стали или об убийстве и заключении в лагеря людей.

Кроме того, мы узнали, что сталинская система была, с моей точки зрения, чрезвычайно сильно централизована. И все разговоры о том, что там было много стихии, что местные чиновники играли в ней слишком большую роль, что они диктовали центру свои условия, они развязали этот террор – это все, с моей точки зрения, не подтвердилось.

Зато мы увидели, как планировались – именно планировались в соответствии с плановым характером системы в целом – так называемые "массовые операции". Истинный размах и размер сталинского террора определяли вовсе не рутинные аресты, а именно они. Эти волны были абсолютно определены принятыми решениями".

В качестве примера таких "массовых операций" эксперт привел волну, связанную с коллективизацией, и Большой террор 1937-1938 годов.

В свою очередь, Никита Петров оценил правовые аспекты того, о чем рассказал Олег Хлевнюк.

Свой разговор Никита Петров начал с "Постановления СНК СССР, ЦИК СССР от 7 апреля 1935 года № 3/598 "О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних".

"Я не случайно его выбрал в качестве начала разговора", – заметил специалист.

"Тема "Сталин и дети" "раскручена" в массовом сознании. Одно дело – имидж, который пытались построить кремлевские руководители, – имидж страны, имидж особой заботы о детстве, материнстве, о гражданах, о трудящихся. Наиболее употребимое название для сборников всевозможных документов, которые выходили уже даже в послесталинский период, было "Забота партии о благе народа".

Все это Никита Петров назвал " фасадом", "витриной", не подкреплявшейся "не только пропагандистскими заявлениями в печати, но и "показными" постановлениями, связанными с тем, что растет правовое сознание, растет правовая советская наука".

Советская эпоха, считает Никита Петров, "может быть описана в очень простом, схематичном ключе: фасад режима и его сущность, то есть та политика, которая применяется".

Сущность же сталинского режима – это совсем другое дело, заметил историк. Он напомнил о расстрелах с 12 лет, об отправке более младших детей – "врагов народа" – в специальные детские дома.

"Уголовный кодекс в нашей стране появился в 1922 году. До 1922 года он не был нужен. А что, разве до 1922 года не было расправ на теми, кого большевики считали своими врагами? Конечно, были, мы это прекрасно знаем", – также сказал Никита Петров. При этом он заметил, что "апологеты, трубадуры террора в ЧК были довольно откровенны в своих высказываниях – конечно, если эти высказывания не попадают в печать. Но они есть в документах".

Тем не менее, несмотря на эти документы, на то, что они теперь доступны обществу, несмотря на множество блестящих мемуаров и художественной литературы о репрессиях, в массовом сознании продолжает жить миф о Сталине, тоска о нем как о "сильной руке".

Очевидно, что историкам еще предстоит работать с самим мифом, бороться с ним, рассказывать, как это было.

Вера Васильева